Читать книгу - "Двум смертям не бывать - Дженнифер Рардин"

Хотя многие бродячие кобели сидели по случаю Нового года в семейной будке на цепи, все же по тротуарам шел ровный поток женственных женщин, мужественных мужчин и великолепных мужчин, одетых женщинами. Наплевав на необычный холод, сидели за столами вдоль тротуаров бражники, радуясь компании, выпивке и радостному свету перемигивающихся лампочек на краях матерчатых зонтов над столами.

К нашему счастью, Лилиане и ее гориллам пришлось подождать, пока вышибала «Нежить-клуба» — этакий Франкенштейн двадцать первого века — пропустил их внутрь. Это дало нам необходимую фору, чтобы припарковать машину неподалеку на открытой стоянке. Выйдя из машины, мы смешались с толпой, держась к клубу настолько близко, насколько позволяла осторожность, пока не нашли темную дверь рядом с магазином деликатесов и стали изображать обнимающуюся парочку.

Я стояла в кругу рук Вайля, стараясь не отвлекаться. Мне открылся совершенно новый спектр цветов, но я не могла им наслаждаться. Ощущение — как у охранника в Лувре: хочется таращиться на «Мону Лизу», а нужно высматривать потенциальных похитителей. Как и ожидалось, небольшой и приятный побочный эффект был всего лишь первым мазком кисти из тех, которым предстояло сложиться в новую картину моей жизни. Второй только начал проявляться в виде закрадывающегося чувства огромного дисбаланса, но тут мой самоанализ прервал Вайль.

— Ты должна знать еще одну вещь. — Его голос прозвучал у меня в ухе громко, почти неприятно резко. — Я не убивал своих сыновей.

— Я похожа на легковерную дуру? Вайль, да я в половину не верю того, что говоришь ты, а ведь тебе я верю.

Только когда он выдохнул и привалился спиной к стене, я поняла, как он был напряжен. Несколько часов мы несли свою молчаливую вахту, мимо шли люди, не обращая на нас внимания. И наконец Вайль заговорил:

— Мне было около сорока. — Он говорил тихо, его подбородок был как раз на уровне моего носа. — Мальчики почти выросли, Ханци было пятнадцать лет, его брату Баду — тринадцать. — Имена детей он произнес так, как называют святых. — Лилиана подарила мне пятерых детей, но только Ханци и Баду выжили. И потому… мы их избаловали.

Он замолчал. Я почувствовала сердечную жалость к той паре, которой были когда-то он и Лилиана, безысходную грусть по умершим детям, отчаянную решимость сделать так, чтобы оставшиеся двое выжили.

И где-то на вершине этой боли у меня затряслись ребра. Такое чувство, что вот-вот я получу по-настоящему мрачный телефонный звонок. И хотя сейчас Вайль излагал мне трагическую историю своей жизни — потому что по какому-то извращенному вампирскому закону я имею право знать, — это ощущение — я точно знала — шло не от него.

— Они дичали прямо у меня на глазах, — говорил он. — И когда я набрался мужества их одернуть, было уже поздно. Они уже не только дразнили палками собак, но и окна били камнями. Когда как-то раз они въехали в лагерь на краденой телеге, я… я сорвался. Напустился на них, выпорол. И заставил вернуть телегу с извинениями.

Современная девушка во мне подумала недоуменно: Семья Вайля жила в лагере? Они на отелях экономили? И следующая мысль окатила меня волной стыда и смущения. Они же были цыгане!

— И что случилось?

— Крестьянин, у которого они украли телегу, застрелил их, не дав слова сказать.

— Ой, Вайль! — Я обняла его покрепче, и не только потому, что сердце мое разрывалось от сочувствия. Ощущение чего-то неправильного становилось все сильнее, и живущая во мне маленькая девочка страшно хотела вцепиться в плюшевого мишку. — Это ужасно!

Вайль издал какой-то горловой звук, первобытный признак горя — такой звук можно услышать от слонов, горюющих над костями погибших собратьев.

— Я хотел убить его, потому что себя убить не мог. Я считал его виноватым. Свою слабость, свою ненависть к себе я всю наваливал на него, и мне стало уже мало просто его застрелить. Я хотел, чтобы он умирал медленно, день за днем, неделю за неделей, если получится. Чтобы он погружался в ужас, как в трясину.

— И что… — Я осеклась, задохнулась этой безымянной жутью от рассказа Вайля. — Что ты сделал?

— Я стал этим ужасом. — Голос упал до шепота. — Это было легко. Мои родные… — он поморщился, — мой отец, дед с бабкой… ты теперь знаешь, что они обладали некоторыми… способностями? — Я кивнула. Кирилай согревал палец, как живой. — У меня никогда не было желания участвовать в их обрядах, но я всю жизнь наблюдал за этой работой. Снимали проклятия, спасали души. Я теперь просто начал делать наоборот.

— Как?

— Я взял три деревянных креста, оскверненных кровью убитых — это была кровь моих сыновей. Расположил треугольником и стал в середину. Вызвал потом нечистых духов, чтобы послали мне вампира.

— И?

— К моей мольбе снизошли. Но сперва этого вампира послали к моей жене.

— Я… ты прости меня.

— Это было давно, много жизней тому назад. Не за что просить прощения.

— Я прошу, но не в том смысле.

— А в каком?

— Я прошу прощения, что прерываю рассказ, который так трудно было начать. Но мы должны уйти. Немедленно.

Я схватила его за руку и потащила из темной ниши, на тротуар, под фонари и еще какие-то источники света, которые мое новое зрение восприняло, но не могло идентифицировать. Я отвела его на угол, где мы остановились лицом к светофору, и какой-то хеви-метал оркестр гремел из бара у нас за спиной.

— Что такое? — спросил Вайль, пока мы ждали просвета в потоке машин.

— Трудно описать. — Я сжала его руку, пытаясь не волноваться, отделить новые оттенки неона и орущую уличную музыку от рвущейся с цепи паники, требующей от меня куда-то бежать, выскакивая из собственной шкуры. — Вот эта песня, — сказала я наконец, — из «Ленерд Скинерд». Помнишь слова? «О-о, этот запах…»

— Да, — негромко ответил Вайль, сканируя глазами улицу, отмечая каждого прохожего, каждый дорожный знак, каждую парковую скамейку.

— Вот это оно и есть. Я чую этот запах, медленное погружение в немочь и беспомощность. И над всем этим — запах вампиров. Какая-то мерзость происходит там за «Нежить-клубом».

И я боюсь смотреть.

Но когда переключился светофор, мы двинулись. На полпути в переулке, гноящемся за всеми этими праздничными огнями и декорациями загрязненной раной, меня схватил кашель, и чем ближе мы подходили, тем сильнее от кашель переходил в удушье. Когда мы дошли до первой помойки, ощущение у меня было такое, будто меня заперли на жаре в автомобиле в обществе разлагающегося трупа. Возле трех побитых серебристых мусорных ящиков меня вывернуло, и дай бог, чтобы «Умберто» прогорел раньше, чем мне выпадет шанс съесть целую тарелку тамошних спагетти.

Я крепко зажмурилась — скорее рефлекторно от рвоты, чем от необходимости видеть в темноте, — а когда снова открыла глаза, переулок светился уже не просто зеленым, но приглушенно-желтым и кроваво-красным. Господи, да что это со мной?