Читать книгу - "Бом-бом, или Искусство бросать жребий - Павел Крусанов"

— Что говорить? — вступил Коровин. — Возьмём «Дубровского». Сколько этой самой прелести игры в одном только образе дупла, посредством которого герои общаются друг с другом столь — простите, господа — проникновенно. А скажи тут без обиняков и эвфемизмов, приступи сразу к делу — всё пропало. Останется голая Маша, пляшущая посреди заливной поросятины.

— Я не понял — кто из вас завтра ведёт семинар?

— Я веду, — сказал Коровин. — А Сека оттачивает свой инструмент познания.

— А что, Андрюша, — язвительно подал голос от пивного краника Тараканов, — Дубровский-то, поди, на самом деле Норушкиным был?

— Дурак ты, Вова, — старой злостью озлился Андрей. — Редкого ума дурак. Ты же нашей Военной Тайной за три копейки торгуешь. На Мальчиша-Кибальчиша бы равнялся, на его твёрдое слово. Глядишь, человеком бы стал. Плывут пароходы — привет Тараканову!

— Ладно-ладно, — обиделся Тараканов. — Ты ещё скажи, что Норушкины исстари на Руси вражьи козни укрощают, а Таракановы, бесово семя, смуты и супостатов разных наводят. И вообще, вы, Норушкины — сахар земли. Не будет вас — чем сделать жизнь сладкой?

— Так примерно и есть, — сказал Андрей. — Впрочем, материя эта разум мой превозмогает. А Герасиму скажи, пусть сам с Аттилой имущественные споры решает, как в их бандитском деле и заведено.

— Скажу, — пообещал Тараканов, — а то он без твоих наказов пропадёт. — И добавил со значением: — Счастье твоё, что его третий день не видать…

Оставив без внимания токсичное бухтенье совладельца «Либерии», Норушкин долгим глотком отхлебнул из кружки пива.

— Что за тайна такая? — Секацкий подвинул к Андрею блюдечко с сушёными кальмарами.

— Если я скажу, какая ж это будет тайна?

— А Тараканов почему знает? — для ровного счёта задал вопрос Коровин.

— По слабости ему выдал, во хмелю, — сознался Андрей. — А вам я это уже рассказывал…

— Байки его — враньё, — ловя жёлтым ухом колебания пространства, сказал из-за стойки Тараканов. — Несоразмерные больно, как у Геббельса — типа, ложь, чтобы в неё поверили, должна быть чудовищной.

«Что ж ты тогда, стервец, Герасима навёл?» — хотел вспылить Норушкин, но удержал себя, скрепился.

Секацкий мигом устремил взгляд на плинтус и навострил свой инструмент познания:

— Многие считают, что производство истины есть нечто естественное и само собой разумеющееся, а любые отклонения от неё — то есть ложь — есть энергозатратный обходной путь, нечто вроде заплыва против течения или бега в мешке. Однако это не так. Ложь является неотъемлемым качеством человеческого сознания — благодаря ей человек обособился в природе и стал тем, кем стал. Именно ложь для человека — легка, а вот практика истины, напротив, тяжела и мучительна. Недаром большинство эпитетов из сферы истинного представляют собой рабочие термины из лексикона заплечных мастеров Тайной канцелярии. Подлинное, вероятно, именно то, что добывается «под длинной», то есть под плетью. А относительно того, откуда извлекается «вся подноготная», и вовсе нет никаких иллюзий.

— Хорошо с вами, господа. — Андрей залпом допил пиво и облапил арбуз. — Лёгкость в мыслях появляется необыкновенная. Однако неотложные дела требуют моего присутствия в ином месте.

— Дома, что ли? — уточнил Коровин.

— Дома. — Свободной рукой Андрей поднял с пола клетку.

— Что ж ты нагрузился так, дружочек? Сека, подожди пять минут — я этого барахольщика отвезу и мигом обратно.

— На чём отвезёшь? — удивился Андрей.

— Он скутер купил, чтобы на рыбалку ездить, — сказал Секацкий. — Минималист: дачу продал, скутер купил. А пиво всё равно пьёт очень даже алкогольное.

— Безалкогольное пиво, Сека, это первый шаг мужчины к резиновой женщине.

— А что такое скутер? Это катер такой?

— Во времена Среднего царства, Андрюша, — назидательно сказал минималист Коровин, — это называлось «мотороллер».

— Так это мотороллер?

— Да. Только маленький.

— И где он?

— В гардеробе поставил.

Скутер и вправду оказался маленьким и юрким, как плавунец; чтобы по дороге не свалиться, Норушкину пришлось держаться за ворот коровинской мультикарманной рыболовной жилетки зубами.

4

Дома Андрей закатил арбуз в холодильник, посадил Мафусаила в клетку, задал в кормушку корма, а в поилку — пойла. После чего сел за стол и положил перед собой «Российский Апофегмат». В магазин за человеческой едой он решил сходить позже.

Аккуратно разрезав скальпелем ветхие фальцы пришивных форзацев, он освободил закреплённые в крышках концы верёвок, на которых были сшиты тетради «Апофегмата», и вынул блок из переплёта.

Переплёт был поздний — примерно середина позапрошлого века, — полукожаный, с уголками; крытьё — зернистый коленкор под шагрень со слепым тиснением на первой сторонке. Телячья, должно быть изначально скверного качества, кожа корешка с четырьмя накладными бинтами обветшала, махрилась понизу и сыпалась на сгибах. К тому же Мафусаил успел-таки посадить на корешок блямбу своего бронебойного гуано. Заряд, впрочем, оказался холостой и дыры не прожёг.

Коленкор выглядел относительно прилично, его можно было подлечить, а вот корешок и уголки следовало делать заново.

Решив начать с блока, Андрей сорвал замызганный каптал — всё равно его надо было плести заново, — сделал осторожные разрезы на шитье и отделил сначала первую, а потом и последнюю тетради, державшие пришивные форзацы. Заказ был не из самых мудрёных, но требовал кропотливости.

Перерыв закрома, Андрей только-только успел подобрать подходящую мраморную бумагу для новых форзацев, как в прихожей тренькнул звонок.

За дверью стоял молодой человек в костюме и в галстуке, похожий не то на свидетеля Иеговы, не то на жуликоватого брокера.

— Норушкин Андрей Алексеевич? — поинтересовался брокер.

— Самый он, — признался Андрей.

— Вам премия от асфальтовой корпорации «Тракт». — Брокер вытянул из органайзера запечатанный конверт и заполненный кассовый ордер.

— Вы кто?

— Курьер. Распишитесь, пожалуйста.

— Какая, на хер, премия? — нечаянно нагрубил Андрей. — За что?

— Не знаю. Николай Вениаминович выписал, а я доставил. В конверте деньги и копия приказа.

— Какой, на хер, Николай Вениаминович?

— Хозяин. Наш новый генеральный. Пересчитывать будете?

Крепко помня завет пращуров: дают — бери, бьют — беги, Норушкин, выхватив глазом цифру 500, расписался в расходном ордере и отпустил курьера. По пути распечатав конверт, он вернулся в гостиную, служившую сейчас мастерской, и высыпал содержимое на лист мраморной бумаги. В конверте было пять купюр зелёных американских денег, сотенного достоинства каждая, и сложенная ксерокопия приказа.