Читать книгу - "Степной ужас - Александр Бушков"

Тут со стороны колчаковцев послышалось гулкое механическое тарахтенье, и за их спинами, на дороге, показался броневик.

Никто не оглянулся – значит, с самого начала о нем знали. Мальчишка о нем ни словечком не упомянул, а ведь никогда в жизни не видывал этакое чудо-юдо, обязательно сказал бы. Значит, не видел. Надо полагать, ускакал до того, как броневик вошел в деревню, – приотстал, то ли останавливался для мелкого ремонта, то ли еще что…

Ситуация внезапно изменилась самым решительным образом – и отнюдь не в пользу наших, совсем наоборот…

Броневик ничуть не походил на пулеметный двухбашенный «Остин» английской конструкции, такой, с которого Ленин держал речь перед встречающими на Финляндском вокзале. Был гораздо больше – этакий здоровенный гроб на колесах, длинная коробка. Башенки у него не имелось, никакое дуло не торчало, но хотя такие на позициях встречались гораздо реже «Остинов», Ануфрий знал: из заднего броневого листа торчит кургузая трехдюймовка. Вроде бы такие придумали и клепали на Путиловском заводе в Питере, но сейчас эти подробности не имели никакого значения. Чтобы стрелять, он поступал как тачанка – подъезжал поближе и поворачивался задом. Угол обстрела, конечно, ограничен, но это сейчас неважно…

Броневик, особенно пушечный, в то время был самым серьезным и страшным оружием пехоты. Броня, про меркам Отечественной, хлипкая, но и винтовочные, и пулеметные пули (собственно, это было одно и то же) ее не брали, а гранаты тогда были только осколочные, против броневика опять-таки бесполезные, да и не было у партизан гранат. Справиться с броневиком могла только пушка – но откуда она у наших?

Человеческая мысль – быстрее любой молнии. И в голове у Ануфрия вихрем вмиг пронеслись самые разные мысли…

Что колчаковцы собираются предпринять, было предельно ясно. Прекрасно знали, что могут встретить серьезное сопротивление в центре партизанского движения, и продумали все заранее. Броневик подъедет совсем близко, развернется и примется лупить прямой наводкой, и поделать с ним ничего невозможно. Вояки достаточно опытные, чтобы не тащить сюда фугасные снаряды, от которых мало проку против засевших в тайге людей. Наверняка у них там шрапнель. Свинцовая метель хлестанет меж деревьев, принеся гораздо больше урона, чем винтовочная пальба. В любом случае придется отступать. Пускать в ход конную засаду будет рано – и чем обернется отступление под беглым пушечным огнем, сказать нельзя. Не так уж и много поместится в броневик снарядов – ну, с дюжину. Но очень уж подозрительно выглядит одна из повозок. На ней с самого начала не было солдат – лежит какой-то груз, прикрытый брезентом. Остальные повозки остались рядом с казачьими конями, а эта катит следом за наступающими цепями, возница, примеряясь к их движению, пустил лошадей шагом. Ох, сердце чует, что там снаряды. Крепенько же они решили за нас взяться… Очень паскудный расклад…

И тут же пришла другая мысль…

Ануфрий, здешний уроженец, сызмальства знал, на что Парамон способен и что порой проделывал. Числилось среди его умений и такое… Однажды, еще в царские времена, еще до войны, из-за чего-то Парамон крепенько повздорил с Африканом Балызиным. И многозначительно так бросил, уходя: «Попомнишь…» А Балызин был человек норовистый, не трусливый, себе на уме. Другой, зная Парамона, испугался бы или в крайнем случае закручинился бы, но только не он. Сказал потом соседу: «Кто ж спорит, знает Парамон что-то такое. Только об меня зубы обломает, где сядет, там и слезет…»

Сосед потом говорил кое-кому с оглядочкой: он-то знает, отчего Африкан так в себе уверен и не боится. В матери-покойнице все дело – она, вся деревня ведала, была тоже из знатких. Сам Африкан отроду не сделал ничего такого, что позволяло и его к знатким причислять, но, может, ему от матери все же что-то досталось, отчего он Парамона нисколечко не боялся и всегда, в противоположность многим, держался с ним очень независимо? Ничего толком не известно, но – может быть…

Три дня потом Африкан держался как ни в чем не бывало. А на четвертый день – приключилось…

Многие видели своими глазами. Запряг Африкан лошадь в телегу и собрался возить снопы с поля. Пора не просто была страдная – один знаткой старичок сказал, что вот-вот обрушится долгая непогода с дождями и грозами, так что нужно убрать снопы побыстрее. Очень уж давно знали, что такие вещи, касаемо погоды, он предсказывает безошибочно, – и хотя на небе не было ни облачка, народ принялся прямо-таки челноками сновать меж полями и овинами…

Посреди улицы телега вдруг встала как вкопанная, Африкан спрыгнул на землю, стал осматривать колеса. Подошли двое деревенских, тоже посмотрели. Колеса вроде бы были в полном порядке – но застопорило их намертво, словно палками заклинило. Но ведь не было никаких палок! И все равно колеса не вертелись, встали намертво, телега не ехала. Африкан сгоряча принялся нахлестывать лошадь, но как он ни старался, протащила она телегу с застопоренными колесами не далее чем на пол-аршина… Ничего нельзя было поделать. Не вертелись колеса, и всё тут, в первый раз в жизни люди такое видели…

Африкан выпряг лошадь и пошел к ней к соседу – тот уже вывез с поля все свои снопы, его телега стояла во дворе без дела. Ну и одолжил ее Африкану. Вокруг его телеги, выглядевшей посреди улицы, надо полагать, довольно нелепо, уже собралось человек пять, да еще ребятишки прибежали. Чесали в затылках, пробовали телегу толкнуть – без толку, колеса не вертелись.

Едва Африкан на соседской телеге поравнялся со своей, с соседской произошло то же самое, колеса застопорились намертво, и ничего с ними нельзя было поделать. Зрители только рты разевали, глядя, как Африкан мается. Ничего сделать он не пытался – что тут сделаешь? И тут кого-то словно черт за язык дернул, сказал Африкану:

– Как бы тебе, Африкан, кто чего не изладил… Слышал я про что-то похожее, давненько, еще перед японской войной. Не у нас, в соседней деревне, был там один знаткой…

Вот тут-то Африкан и припомнил парамоновское «Попомнишь…». Потоптался еще возле телег, яростно плюнул и увел лошадь к себе на двор. А там и остальные разошлись, смотреть особенно стало и не на что…

А ближе к вечеру собрались тучи, засверкали молнии. Три дня лило как из ведра. На четвертый и небо разъяснилось, и колеса у телег, оказалось, вертятся нормально, как им и положено. Африкан тут же взялся возить мокрехонькие, сопревшие снопы. Как он ни старался в овине, как ни нажаривал пламя под решетками, а ничего не вышло: погиб урожай…

В деревне об этом какое-то время судачили. Потом перестали – и история потеряла новизну. Но, так сказать, легла в копилку, куда ложились рассказы о Парамоне. Никто не сомневался, что без него тут не обошлось. Выходило так (сказал кто-то), что самому Африкану Парамон ничего не сделал, может, потому, что не мог, а вот на телеге, выходит, отыгрался. Что по этому поводу думал сам Африкан, неизвестно, он своими раздумьями ни с кем не делился. Попал в хлопоты и непредвиденные расходы: купил зерна, чтобы не остаться без муки, а ту часть урожая, что рассчитывал пустить на продажу, понятное дело, продать не смог, нечего было продавать…