Читать книгу - "Предначертание - Вадим Давыдов"

— Илья Иванович, — Шерстовский, не узнав собственного голоса, прокашлялся. — Простите, Илья Иванович… Это… Вы?!

Профессор, кажется, только теперь заметивший ротмистра, выпрямился и вгляделся, поправляя очки, в его лицо. И всплеснул руками:

— Боже мой! Витенька! Какими судьбами?! Голубчик! — и шагнул ему навстречу, протягивая обе руки.

Когда первые восторги узнавания поутихли, Загряжский проговорил, улыбаясь:

— Возмужали вы, Витенька, вас и не узнать сразу! Не знал, не знал, что вы в Манчжурии, иначе давно разыскал бы! А я тут теперь, изволите ли видеть, проживаю, совершенным магнатом Потоцким, почти, можно сказать, по-старорежимному! Ну, что это я разболтался, — оборвал он себя. — Не буду, не буду мешать. А вас, Витенька, как милостивый государь наш Яков Кириллыч с военного совета отпустит, пожалуйте, жду. Наливочка здесь на лимоннике настоянная, просто нектар божественный! Лимонник! Женьшень – это полная, доложу я вам, Витенька, ерундистика! Но вот лимонник, лимонник – это да! Всё, всё. Ретирада, ретирада!

Профессор исчез так же непостижимо, как явился. Шерстовский встряхнулся, как выбравшийся из воды пёс, одёрнул зачем-то френч и уставился на Шлыкова в совершенной прострации. А Шлыков, язва такая, осклабился да ещё и подмигнул:

— Что, ротмистр? Расклад улавливаешь?

Ответить на это Шерстовскому вновь не удалось. На пороге возник вестовой с несколько растерянным видом.

— Что такое, Малышкин? — недовольно, хотя и ровно произнёс Гурьев. — Я же просил – не беспокоить.

— Так японцы там, Яков Кириллыч!

— Какие?! О-о… Пусть заходит, — Гурьев поднялся.

Вестовой вышел и секунду спустя вернулся с высоким японским офицером. Тот поклонился и сказал на чистейшем русском языке:

— Доброго утра, Гуро-сан. Генерального штаба майор Такэда. Прибыл в ваше распоряжение по приказу его высокопревосходительства генерала Сумихары. Со мной – взвод маньчжурской армии и боеприпасы для вашей части.

— Благодарю, — поклонился в ответ Гурьев, стараясь не выдать охватившего его волнения. — Присаживайтесь, Такэда-сан.

— Сабуро, — улыбнулся японец, снова кланяясь. — Моё имя Сабуро, Гуро-сан.

— Прошу, Сабуро-сан, — Гурьев протянул руку к столу и кивнул вестовому: – Малышкин, собери на стол.

— Есть!!!

Шерстовский, закрывая рот, громко клацнул зубами.

После того, как со стола исчезли остатки трапезы, Такэда достал из планшета карту:

— Прошу внимания, господа. По сведениям разведки, усиленный батальон Красной Армии пересёк границу вот здесь, — офицер указал точку на карте. — Если мы правильно понимаем их замысел, они собираются запереть ваш отряд, Гуро-сан.

— Я понял, — кивнул Гурьев, склоняясь над картой. — Ну, что ж. Значит, не успокоились.

— Виктор Никитич, останешься? — спросил Шлыков. — Каждый человек на вес золота, особенно с твоим опытом?

— Останусь, — не задумываясь, ответил Шерстовский, и только после этого посмотрел на Гурьева и на полковника. — Донесение напишу атаману, найдите, кого послать с письмом.

— Не нужно никого посылать, — заулыбался Такэда. — Я имею установку радиотелеграфа с собой. Можете телеграфировать его превосходительству отсюда прямо.

— Связь, — просиял Гурьев. — Превосходно. Я даже надеяться не мог!

Такэда поклонился:

— Его высокопревосходительство генерал Сумихара велел передать вам, Гуро-сан, что долго думал над вашими словами и сообщает о своём решении моим прибытием, — Такэда отвесил новый поклон. — Гуро-сан.

— Телеграфируйте генералу мою искреннюю признательность. Ну, и давайте определимся с планом боевых действий. Судя по скорости их продвижения, сутки у нас есть.

— А что ты ему сказал? — шёпотом спросил Шлыков. — Какое там решение?

— Да так, — скромно потупился Гурьев. — Потом, Иван Ефремыч. Не до этого. Вот совершенно.

Командир усиленного почти до семисот человек батальона, видимо, никогда не слышал о тактике Ганнибала, позволявшей последнему громить превосходящие его по численности и вооружению римские легионы. Во всяком случае, ошибку римлян он повторил с удивительной точностью: растянувшись на марше в погоне за крошечным отрядом, врубился в ущелье Тыншэйки и угодил сначала под ставший уже визитной карточкой Гурьева залп стрелков-охотников, выбивший старших и большинство младших командиров, а затем под кинжальный пулемётный огонь. Конница, атаковавшая остатки красных со склонов, довершила чудовищный разгром.

То, что разгром был чудовищным, Шерстовский с изумлением убедился лично: дюжина раненых в шлыковском отряде, двое убитых и шестнадцать раненых – у маньчжурцев, за две сотни трупов и столько же раненых – у красных. Двести с лишним пленных, трофеи – полтысячи винтовок, шесть пулемётов «Максим», четырнадцать «Дегтярёвых», не счесть гранат и патронов, подводы, лошади, упряжь. Самому Шерстовскому пуля легко оцарапала щёку. Всё.

Шлыков об этом ещё не знал. Маячил на околице, сидел на табурете, что притащили ему, ожидая возвращения отряда, курил отрывисто и сердито, щурился. И резко поднялся, поморщившись от тянущей боли в животе, увидев, как пылят по дороге босые, в цыпках, мальчишечьи ноги, и услышав радостный, заполошный и звонкий крик:

— На-а-а-аши-и-и! Вертаются-а-а-а-! Пленных веду-у-у-у-уть! Мно-о-о-о-га!

На этот раз раненых и пленных доставили в станицу, заперли в овинах, поставили караул. Раненым оказали посильную помощь. До глубокой ночи Гурьев, Шлыков, Такэда, Котельников и Шерстовский допрашивали красноармейцев. Среди них, в большинстве своём забайкальских и уссурийских крестьян и казаков, оставшихся без командиров и комиссаров один на один с победившим врагом, который был сыт, весел и неутомим, желающих запираться не находилось. Только успевай записывать. Несколько человек стали просить разрешения остаться в станице. Их Гурьев велел немедля от прочих отделить и перевести в другое помещение. Всего таких набралось восемнадцать человек.

— Что вы собираетесь с ними делать, Яков Кириллыч? — спросил Шерстовский. Он слышал, как шлыковцы – или как их теперь, после всего, называть-то?! — обычно поступают с пленниками.

— Завтра, Виктор Никитич. Всё завтра. То есть, уже сегодня, — усмехнулся Гурьев. — Сейчас – всем отдыхать до утра.

— А… перебежчики?

— Этих оставим. Раскидаем по станицам, под гласный, так сказать, надзор. Воевать их не следует неволить, они и так на грани. Пускай живут. Там станет видно. Остальное станичники и атаманы сами решат. Спокойной ночи.

Как же, подумал Шерстовский. Уснёшь тут, пожалуй.

Утром колонну пленных провели по улице, — при полном стечении народа. Конвой остановился на майдане, где верхом при полном параде их ждали офицеры, Гурьев и полувзвод «лейб-гвардейцев» из самых молодецки выглядящих и обученных казаков.