Читать книгу - "Змеевы дочки - Татьяна Корсакова"

– Так городская. Что с нее взять? – пожал плечами дядька Кузьма и тут же сказал: – Поедем мы, Демьян Петрович, пока эти твари снова в стаю не сбились.

– Мы проводим. – Лешка лихо, красуясь, вскочил в седло. – Опасно на дороге стало. Слышите, Демьян Петрович, надо бы облаву организовать. Да не такую, как сегодня, а настоящую.

– Ишь, умник! А людей на облаву я где тебе наберусь?

– Клич бросим, найдутся люди. Волки этой зимой всем вот уже где. – Лешка выразительно чиркнул ребром ладони по горлу.

– Разберемся! А теперь поехали. Нечего нам тут посреди леса делать. – Демьян Петрович тоже уселся в седло. – Двигайся, Глухомань, а мы тут с ребятами рядом…

Они и в самом деле держались рядом с санями, двое всадников с одной стороны, двое – с другой. Галке хотелось думать, что в случае чего ружья их готовы к бою. Ведь не для красоты у них ружья.

Волки больше не приближались, не рисковали, и Галка уже почти успокоилась. О случившемся на дороге напоминали лишь лежащие на дне саней вилы с окровавленными зубьями. На вилы она старалась не смотреть. Как и на Лешку, лихо гарцующего рядом, перебрасывающегося шуточками с товарищами.

В темноте запястье ее крепко сжала лапа дядьки Кузьмы.

– Помни, о чем говорили, – процедил он сквозь зубы так, чтобы расслышать его могла одна только Галка.

Она молча кивнула.

А лес тем временем начал редеть, а потом и вовсе закончился. Дорога теперь змеилась посреди замерзшей, засыпанной снегом пашни. Стало светлее то ли от снега, то ли от выглянувшей из-за туч молодой луны. Но окружающий мир виделся мрачным, мертвенно-серым, неласковым. Галка обхватила себя руками, закрыла глаза.

– Бывала у нас раньше? – послышалось над самым ухом, и от неожиданности она вздрогнула.

Лешка смотрел на нее с ленивым интересом. Было видно, что ему просто скучно и хочется поговорить хоть с кем-нибудь.

– Нет. – Галка крепко помнила наказ дядьки Кузьмы.

– Тебе тут понравится. Места у нас красивые, привольные!

Не нравилось! Ей уже все не нравилось. И не понравится никогда. Как может нравиться этот холод и тьма, и пугающая бескрайность?! Ей нравился Ленинград с его улицами, мостами и набережными, с его молочно-сизыми, уютными ночами, а эта уральская глушь вызывала лишь панику.

– А бабе Клаве ты кем приходишься? – Он не унимался, не мог понять, что не нужен ей этот разговор, что ей и без того страшно и больно.

– Внучатой племянницей, – ответил за Галку дядька Кузьма, и впервые она была ему за это благодарна. – Седьмая вода на киселе, но раз уж так получилось… – Он многозначительно замолчал, а Лешка понимающе кивнул, словно и в самом деле что-то понимал.

– Не бойся, малая, – сказал он покровительственным тоном. – Баба Клава не злая. Бывает, ворчит без дела, но это от возраста. Сколько ей лет, дядька Кузьма?

– Много. Помолчал бы ты, Алексей, не жужжал.

Наверное, он обиделся на это пренебрежительное «не жужжал», потому что пришпорил свою лошадь, рванул вперед, в темноту. Галка вздохнула с облегчением.

А впереди уже появились первые огни, намечая границы города, в котором Галке теперь предстояло жить. Название у города было мрачное, неприятное – Чернокаменск…

Они свернули, не доезжая до города.

– Баба Клава живет при клубе, – объяснил снова вернувшийся к саням Лешка. – Это в старой кутасовской усадьбе, здесь совсем недалеко. Я провожу.

– А то мы без тебя дорогу не найдем, – проворчал дядька Кузьма.

– Алексей, домой езжай! – велел Демьян Петрович. – Волошин меня по головке не погладит, если один из его ребят завтра на работе будет что вареный рак.

– Так мне во вторую смену! Отосплюсь еще! А дед Василь обещал бате сапоги починить. Вот заодно и спрошу, что там с сапогами.

– Среди ночи спросишь? – Если Демьян Петрович и злился, то не особо, скорее для проформы.

– Так они ж с бабой Клавой все равно проснутся, чтобы родственницу встретить. – Алексей по-свойски, как старой знакомой, подмигнул Галке. Она отвернулась, сунула озябшие руки в рукава пальто.

* * *

Ночь выдалась интересная – с волками, облавой, перестрелкой и спасением прекрасной дамы! Впрочем, с прекрасной дамой вышла неувязочка: и не прекрасная, и не дама. Мелкая какая-то замухрышка. Мало того что некрасивая, глазастая, скуластая, мосластая, так еще и неблагодарная. Алексей ей, может быть, только что жизнь спас, а она даже спасибо не сказала. Да что там спасибо, даже смотреть в его сторону не хочет! Вот такие в Перми девчонки – с гонором! Но что интересно, по виду и не скажешь, что испугалась. Сидит, нахохлившись, что ворона, в пальтецо свое модное, но хлипкое кутается, зубами клацает, а не боится. Другая б уже ревела белугой от страха или от радости, что спаслась. Может быть, даже на шею бы Алексею бросилась в порыве благодарности, а эта молчит, нос воротит, ежится. Ежится, небось, от холода. В пальтишке этом дурацком разве согреешься? Будь на ее месте какая другая девушка, Алексей бы не сдержался, проявил благородство, предложил свою куртку. Сам-то он к холоду привычный. На охоте с батей по три часа в сугробе лежать приходилось, и ничего!

А вообще, любопытно, что она за родственница такая! Баба Клава и дед Василь всегда были при усадьбе, прислуживали сначала кутасовской семейке, а потом и тем, кому усадьба досталась. В их жизни даже после революции ничего не изменилось, так и остались в старом доме, только уже не прислугой, а смотрителями. Дед Василь сторожил и ремонтировал, если что сломается по мелочи, а баба Клава прибиралась. Сначала, когда усадьба стояла бесхозная, работы у них было немного, про них, кажется, вообще забыли. Другие были в те времена в Чернокаменске дела и заботы. А потом про усадьбу вспомнили. Сначала в ней располагался какой-то склад, потом госпиталь, потом туда переехала библиотека, и работы у стариков прибавилось. А лет пять назад часть дома отдали под клуб, и уединенное, почти забытое место сразу оживилось, сделалось весьма популярным у городской молодежи. Особенно по выходным, когда в клуб привозили кинофильмы, а после просмотра устраивали танцы. Зимой – в отремонтированном по такому случаю бальном зале, а летом – на площадке в старом парке, прямо под открытым небом. Парк Алексею нравился больше, привольнее как-то было на свежем воздухе, веселее.

Сани тем временем свернули на аллею, ведущую к усадьбе, темнота под сенью вековых деревьев сделалась непроглядной, почти такой же, как в лесу, разве что без волков. Волки сюда не заходили, словно чуяли, что поживиться тут нечем, промышляли по деревням и городским окраинам, нападали на домашний скот и собак, а теперь вот перешли на людей.

Алексей был одним из тех волошинских парней, которым пришлось отбиваться от волков. Отбивались тем, что нашлось под рукой: кто палкой, кто подобранным с земли булыжником. Тогда им повезло, волков было всего трое. Худые, отчаявшиеся с голодухи, потерявшие всякий страх, звери припадали к земле, скалились, не спешили нападать, видели численный людской перевес. Не нападали, но и не уходили – выжидали. Демьян Петрович был прав, окажись их жертвой кто-нибудь послабее, женщина или ребенок, случилась бы беда, а так ничего, отбились. Алексей так еще и за Демьяном Петровичем увязался. Только домой заскочил, прихватил батино охотничье ружье, и вперед, на хутор к Митяю Сидорову. Там волкам удалось поживиться, от единственной Митяевой коровы остались только рожки да ножки.