Читать книгу - "Темный мир - Андрей Лазарчук"

Зачем тебе такая машина, спросил я его как-то; мы совершенноне подружились, но вынужденно много общались; работа сближает.

Я сам долго думал, сказал он честно, и только потом понял:это машина для съема.

Если бы он снимал девок только на стороне, я бы ничегопротив не имел — с какой стати? В конце концов, это обоюдный процесс,включающий и мальчиков и девочек. Примитивные сексуальные ритуалы. Инициация.Формирование основных поведенческих инстинктов. Но он хватал за все места и техдевчонок, которые работали у него как у научрука, а вот это, по-моему,препоганейшее нарушение нравов и обычаев. Ты же ученый, а не рокер. Имположено. А тебе западло. Кто сказал? Никто конкретно не сказал. Традициивеков. Не обсуждается.

Но он таких непонятных тонкостей не признавал. Все мое.

То же самое, кстати, и с их научными работами… Все, чтосоздано под моим руководством, — все мое. И вот тут, кстати, даже натрадицию не всегда обопрешься. Могут и облокотиться.

С Маринкой у нас никогда ничего не было, и даже в мыслях яфривольного не держал, потому что — ну почти сестра. В одном доме росли, всадике на одном горшке сидели (с интервалом в несколько лет, но это не в счет).Какая тут к черту романтика? Я в нескольких американских фильмах такиедебильные парочки видел — друзья настолько, что никаких нормальныхбиологических чувств, а потом они вдруг сталкиваются лбами, прозревают ипонимают наконец, что были созданы друг для друга. В жизни с таким я никогда невстречался и слышать не слышал. Потому что случаи конгруэнтно-избирательногоидиотизма, наверное, феноменально редки. Поскольку не способствуют выживанию.

И про увлечения ее я многое знал и, собственно, относился кэтому без выраженных эмоций. Она даже приходила ко мне советоваться по поводуодной поначалу довольно забавной ситуации, которая грозила стать совсем незабавной. И я что-то посоветовал, и — уж благодаря ли моему совету или вопреки— но ситуация быстро и бескровно рассосалась. Сам же я медленно и осторожно,ходя кругами, присматривался к Инке. Смущало только одно — что эта дылда вышеменя на два пальца. А так…

Вру, опять вру. Вовсе не это меня смущало. А то, что если счеловеком по-настоящему сближаешься, то он рано или поздно получает доступ ктвоим слабым местам. А я к этому еще не готов… во всяком случае, думал, что неготов. В Инке был стержень, хороший каленый стержень. Это многих отпугивало, ия тоже, как остальные идиоты… в общем, вел себя глупо. Однако кругами ходить непереставал.

И тут Маринку решительно и по-спортивному быстро подцепилАртур. На счет «раз». Подсек, не вываживая — дернул, да и на сковородку,жарить. Казалось бы, ну что мне до этого? Вот. Ничего. А я взбеленился. Это былапрель. Да, самый конец апреля. Не март, конечно, но все равно весна — темболее такая запоздалая.

Мы ходили по колено в воде.

Потом началось наводнение — потому что сразу и ливни, и таетснег, и ветер южный ураганный, и дамба уже наоборот — мешает воде вытекать… Вобщем, три или четыре дня не ходило метро, неделю не было занятий. Первые этажиунивера залило. Говорили, что не обошлось без жертв — не на Васильевском,правда, а на Крестовском — смыло несколько машин, и еще возле Невскоголесопарка — там вообще автобус снесло в реку, и чудо, что он оказался почтипустой.

Все эти дни я сидел дома и не мог перестать думать о том,как бы мне утопить Артура, чтобы никто ничего не видел и чтобы не оставитьследов преступления. Все планы были блестящи. Единственно, что меня остановило,так это дождь: мерзкий, всепроникающий, почти горизонтальный. Ходить противнего можно было только медленным кролем — а я почти не умею плавать.

Каждый вечер к соседнему парадному подъезжала темно-серая«ауди», и несколько минут спустя Маринка в зеленом плаще с капюшономвыкатывалась из-под козырька и прыгала на переднее сиденье.

Я, между нами говоря, не всегда себя понимаю. Во всякомслучае, реже, чем других. Чего я взбеленился, скажите? Повторяю, никогда яМаринку не представлял рядом с собой, никогда не ревновал ее к другим парням, атут… Затмение нашло. Амок, говоря выспренним старинным штилем.

Лбом и коленками я пересчитал все твердые острые углы внашей нелепой квартире, целыми днями слоняясь от кухонного окна, уставленногогоршками с чем-то зеленым, которое никогда не цвело, и до навечно запертыхмежкомнатных дверей в моей комнате — за ними были еще две анфиладные комнаты,чужие, других хозяев, и на моей памяти в них никогда никто не жил, кроме мышей.На двери висела карта адмирала Пири Рейса, там же его портрет и — повыше —портрет Миклухо-Маклая. Не представляю, что они не поделили, но старательносмотрели в разные стороны, игнорируя друг друга.