Читать книгу - "Лоуни - Эндрю Майкл Херли"

Мы вовремя убрались со Стылого Кургана.

Когда мы наконец оказались рядом с дотом и обернулись назад, море билось о камни рядом с «Фессалией». Горы пены росли, зависали в воздухе и распадались, исчезая в перекатывающихся валах соленой воды. Песка больше не было видно.

Хэнни был очень доволен, что вернул себе часы. Он все время показывал их мне, чтобы я говорил ему, сколько времени.

— Мы опаздываем, Хэнни, — сказал я. — Это единственное, что сейчас имеет значение.

Когда мы вернулись в «Якорь», отец Бернард стоял на дороге, высматривая нас.

— Давайте быстро, вы оба, — поторопил он, когда мы подошли. — И поскорее, пока вашу мать не хватил удар.

Все уже ждали с каменными лицами в автобусе. Мать засучила рукав, чтобы видны были часы, и окинула меня взглядом. Ей даже ничего не нужно было говорить.

Я сел рядом с Хэнни. Он улыбался мне и прикладывал пальцы к губам в том месте, где Элс поцеловала его. Я взял его за руку и отвел в сторону.

— Оставь это, Хэнни, — сказал я и бросил на него выразительный взгляд.

Он опустил голову. Я не собирался отчитывать его. В конце концов, это была не его вина. Я просто не хотел, чтобы Мать видела.

Так я сказал самому себе. Но была и другая причина, которую в то время я не хотел признавать, но сейчас она кажется очевидной. Зависть. Но только в том смысле, в каком я завидовал мальчишкам в школе, чьи сексуальные подвиги поднимали их над общей массой школьных люмпенов.

Не то чтобы я особенно стремился получить их опыт — упаси Боже, это жуть какая-то, — но хотелось принадлежать к их клубу, членство в котором гарантировало, что твои кроссовки не окажутся в загаженном унитазе раздевалки спортивного зала, а ребрам не грозят синяки от столкновений с точно нацеленными локтями соучеников в школьном коридоре. Секс как таковой не имел значения. Я им не интересовался.

Наверно, я завидовал, потому что этот поцелуй был напрасно подарен Хэнни. Ни для него, ни для других ребят из его класса в Пайнлендс он не имел никакого значения. А ко мне было бы приковано внимание всех ребят в раздевалке, когда я описывал бы приключение во всех подробностях. И тогда обо мне думали бы совсем по-другому, хотя бы в последнем семестре. И все изменилось бы. Может быть. Не знаю.

Хэнни снова коснулся лица. На подбородке у него все еще оставались следы помады, которые Леонарду не удалось стереть. Я гадал, заметила ли Мать, поскольку она замечает всякое изменение во внешности Хэнни. Но она сидела спиной ко мне и, как и все остальные, молча смотрела в окно.

Никто не раскрывал рта, пока не проехали несколько миль, потом миссис Белдербосс постучала по спинке сиденья отца Бернарда.

— Остановитесь, преподобный отец, — попросила она, и он затормозил у обочины. — Посмотрите.

Все выглянули из окон. Стайка ярко-красных бабочек кружилась над полем, меняя свои очертания, извиваясь и скручиваясь в спираль, как единый организм.

— Приходилось ли вам видеть что-нибудь столь прекрасное? — воскликнула миссис Белдербосс.

— Что это они тут красуются? Еще слишком рано для них, — удивился мистер Белдербосс. — Они погибнут, не успеет ночь наступить.

— Это Божий мир, мистер Белдербосс, — улыбнулся отец Бернард. — Не сомневаюсь, Он знает, что делает.

— Я думаю, это добрый знак, — сказала миссис Белдербосс Матери и положила ладонь на ее руку. — Бог будет с нами, когда мы поедем в обитель.

— Да, — согласилась Мать, — может быть.

— Я уверена, — повторила свою мысль миссис Белдербосс.

Вообще добрые знаки и чудеса попадались всегда и повсюду.

Отец Уилфрид не раз говорил, что христианский долг призывает нас видеть то, чего научила нас видеть наша вера. Соответственно, Мать нередко приходила домой с работы с кучей всяких рассказов про то, как Бог распознал годных для вознаграждения за добро и недостойных — тех, кого следовало наказать за зло.

У дамы, которая работала в букмекерской конторе, выросли на пальцах бородавки, потому что она целый день пересчитывала грязные деньги. Дочь Уилкинсонов, побывавшая в клинике на Финчли-Роуд, о которой прихожанки Сент-Джуд говорят только шепотом, сбила машина — и недели не прошло, — так что ее таз треснул пополам, и сделать ничего было нельзя. И наоборот, одна пожилая дама приходила каждую неделю за молитвенными карточками, а кроме того, целых десять лет занималась сбором денег для Cafod^[19], и она выиграла путешествие к Фатиме^[20].

Мать рассказывала нам эти сказки за обедом без тени сомнения, что в мире все определяет Божья длань, так же, как это было во времена святых и мучеников, рассказы о жестокой смерти которых навязывались нам регулярно в качестве поучительной иллюстрации не только безоговорочного служения Господу, но и необходимости страдания.

Чем тяжелее мучение, тем сильнее Бог может проявить Себя, говорила Мать, прибегая к той же эзотерической софистике, что и отец Уилфрид, когда в своих проповедях он объяснял, почему мир насыщен войнами и убийствами. Такова была формула, согласно которой жестокость могла проявляться обратно пропорционально милосердию. Чем мучительнее страдания, которые мы причиняем друг другу, тем большим противовесом покажется сострадающий Бог. Именно через боль мы можем понять, как далеко нам еще до совершенства в Его глазах. И таким образом, без страдания, как отец Уилфрид имел обыкновение напоминать нам, невозможно быть истинным христианином.

В ризнице после мессы, если не было порки по тому или иному поводу, нас ждало поучение о каком-нибудь конкретном святом, пример которого отец Уилфрид считал хорошим стимулом для мальчиков стремиться к лишениям и невзгодам. Правда, временами было трудно отличить одно от другого, когда отец Уилфрид использовал святых в качестве розги.