Читать книгу - "Мифы Грюндхайма - Денис Нивакшонов"

он должен был сделать последнюю попытку. Не чтобы победить. А чтобы просто сказать, что он пытался.

Он поднялся с кровати. Он знал, что ему делать. Бородин вышел из дома и направился туда, где его ждал последний акт этой трагедии. Туда, где сидел старик Якоб.

Он шёл навстречу кульминации. Не своей победы, но своего полного и окончательного уничтожения.

* * *

Бородин шёл по улице и мир вокруг теперь казался бутафорским, ненастоящим. Аккуратные домики с черепичными крышами, покосившийся забор, дымок из труб — всё это было тонкой декорацией, натянутой на потолок бездны. Он чувствовал под ногами не землю, а кожу чего-то огромного и спящего. Слышал не ветер, а тяжёлое, мерное дыхание.

Он шёл к дому Якоба. Не как врач к горюющему отцу. Как жертва к жертве.

Дом старика стоял на отшибе, у самого края села, где степь начинала отвоёвывать пространство у человека. Дверь была распахнута. На пороге, как и говорила Марта, сидел Якоб. Он не плакал. Он не рыдал. Он качался вперёд-назад, его стеклянный взгляд был устремлён куда-то внутрь себя, в те тёмные глубины, куда ускользнул разум. Его губы беззвучно шевелились, выпевая древний, забытый мотив на том самом диалекте.

Денис остановился перед стариком. Он не знал, что сказать. Какие могут быть слова перед лицом того, что они видели?

— Герр Якоб… — начал он.

Старик медленно поднял на него взгляд. Но это был не взгляд безумца. Это был взгляд человека, увидевшего страшную истину и смирившегося с ней. В его глазах была не печаль, а пустота.

— Она звала меня, — тихо, без интонации, произнёс старик. Его голос был похож на скрип сухого дерева. — Всю ночь. Из-под земли. Она говорила, что ей не больно. Что она дома.

Дрожь пробежала по спине Бородина. — Кто… кто звал? Катарина?

Якоб медленно покачал головой. — Оно. Дитя. Моя кровь. Оно благодарило меня. Говорило, что я хорошая почва. Что наш род крепкий. Что мы дадим много ростков.

Денис почувствовал, как земля уходит у него из-под ног. Он понял. Старик не просто слышал голос дочери. Он общался с тем существом. И оно… не было враждебным. Оно было благодарным. Это было самое чудовищное.

— Оно сказало, что ты придёшь, — продолжил Якоб, и в его голосе впервые прозвучал намёк на что-то живое — на смесь страха и любопытства. — Сказало, что ты носишь Камень. Ключ. Что ты поможешь ему родиться по-настоящему.

Денис инстинктивно сунул руку в карман, сжимая тёплую, пульсирующую поверхность артефакта. Камень отозвался горячей волной, будто радуясь.

— Я ничему не помогу! — выкрикнул Бородин, отступая. — Это мерзость! Это нужно уничтожить!

Якоб снова уставился в пустоту. — Не уничтожить. Вернуть. Вернуть в Лоно. Мы все вернёмся. Это естественно. — Он поднял руку и указал пальцем на свой дом. — Оно внутри. Ждёт тебя.

Денис посмотрел на тёмный проём двери. Оттуда пахло сыростью, плесенью и тем ароматом, который преследовал его всё это время. Но теперь запах был насыщеннее. Как в той комнате во время родов.

Иди, — прошептал голос в его мозгу. Иди и посмотри. Увидь свою судьбу.

Что-то в Бородине сломалось. Бегство было бессмысленным. Бегство — куда? От самого себя? От правды, которая теперь пульсировала у него в кармане? Он сделал шаг вперёд. Затем другой. Пересёк порог.

Внутри было темно и душно. Воздух был густым, влажным, им было тяжело дышать. Денис прошёл в главную комнату. Всё было чисто, аккуратно, по-немецки. Но посреди комнаты, на голом земляном полу, лежала груда тёплой, влажной глины. Она проступала сквозь пол, как кровь сквозь бинты.

И в центре этого глиняного пятна лежало Оно.

То самое существо. Но оно изменилось. Оно было больше. Его стеклянно-органические пластинки почернели и слились в нечто вроде панциря. Щупальца стали толще, обрели мускулатуру. А в центре, на месте рта, теперь зияла глубокая воронка, усеянная рядами игловидных зубов. Оно было похоже на слепого, неуклюжего моллюска, рождённого из грязи и плоти.

Оно было живо. И оно росло.

И оно пело. Тихий, монотонный, гортанный гул выходил из его глубины. Это был шёпот, мантра. Зов. Молитва Под-Слою.

Бородин стоял, не в силах пошевелиться. Ужас парализовал его. Но вместе с ужасом пришло и странное, извращённое понимание. Он смотрел не на монстра. Он смотрел на новую, уродливую, но жизнь. Анти-жизнь, которая была такой же частью этого мира, как и он сам.

Его рука сама вынула камень из кармана. Он пульсировал в унисон с пением существа. Он был его частью. И Денис, державший камень, тоже был частью этого.

Бородин сделал выбор, которого на самом деле не было. Он мог попытаться уничтожить это. Возможно, даже преуспеть с помощью Широкова и керосина. Но это было бы каплей в море. Это было бы бегством от правды.

Правда же была в том, что он уже был заражён. Вода, которую он, возможно, всё же пил, воздух, который он вдыхал, камень, который он носил с собой — они уже меняли его. Делали почвой.

Он сделал шаг вперёд. Его ботинок утонул в тёплой глине. Он протянул руку с камнем к существу.

Пение прекратилось. Существо замерло. Слепая, безглазая масса будто бы обратила на него всё своё внимание.

Денис отпустил камень.

Тот упал в глину с тихим плеском. И мгновенно начал тонуть, будто его втягивало вглубь.

А затем из воронкообразного рта существа медленно, словно нехотя, вытянулось длинное, тонкое, липкое щупальце. Оно коснулось руки Дениса.

Прикосновение было не холодным и не склизким, как он ожидал. Оно было тёплым. Почти человеческим. Как рукопожатие.

И в этот миг в сознание Дениса хлынуло. Не видение. Не голос. Знание. Единое, цельное, завершённое.

Он увидел не борьбу, а цикл. Бесконечный, безразличный цикл. Рождение, смерть, разложение и новое рождение — но уже в иных, чудовищных формах. Он увидел У’РНОЛ’XX не как жертву, а как инкубатор. Сад, где выращивают не яблоки, а новые формы бытия. И он увидел себя в этом цикле. Не воином. Не жертвой. Садовником.

Щупальце отступило. Камень исчез под слоем глины. Пение возобновилось, став громче, увереннее.

Бородин вышел на улицу. Якоб смотрел на него теперь с каким-то странным, почти отеческим пониманием.

Денис не побежал. Он пошёл медленно, твёрдо. Он шёл не в больницу. Он шёл к Широкову.

Он теперь знал, что ему нужно сказать. Он не будет просить об эвакуации. Он не будет кричать о помощи.

Он придёт и скажет всего одну фразу. Фразу, которая откроет последнюю главу их общей истории и навсегда закроет