Читать книгу - "Ужас на поле для гольфа - Сибери Куинн"

Я чуть не подпрыгнул от изумления, увидев физиономию де Грандена. Он склонился вперед на своем стуле; его голубые круглые глазки почти вылезли из орбит; его загорелые щеки были зелены как цвет замазки. Он уставился на нашего хозяина с видом профессионального гипнотизера.

– Dieu, grand Dieu! – едва выдохнул он. – «Длинная свинья», вы сказали? Sang de St. Denis! И я съел это!

– Дружище, вам плохо? – вскричал я, вскакивая со своего места и спеша к нему. – Ужин не пошел?

– Non, non! – он отстранил меня, все еще задыхаясь. – Сядьте, друг мой Троубридж, сядьте. Но, par l’amour de Dieu, умоляю, не ешьте ни куска этого проклятого мяса, – хотя бы сегодня.

– О, дорогой сэр, – мягко сказал Гунонг Безэр. – Вы портите аппетит доктору Троубриджу, а он так наслаждался этим восхитительным мясом! Это нехорошо. Точно, не хорошо.

Он угрюмо уставился в свое серебряное блюдо, затем дал знак одному из слуг убрать его и быстро добавил что-то на малайском языке.

– Возможно, небольшое развлечение сгладит этот неприятный инцидент, – сказал он нам. – Я послал за Мириам. Вам она понравится, полагаю. У меня на нее большие надежды – думается, у девочки задатки великой артистки.

Слуга, убиравший мясо, возвратился и прошептал что-то на ухо хозяину. Выслушав, тот преобразился: тонкое, воспитанное лицо Гунонга Безэра приняло такое выражение ярости, подобное которому я не встречал на человеческом лице.

– Что?! – вскричал он на английском, хотя малаец его явно не понимал. – Я займусь этим, и мы увидим, кто говорит «должен», а кто «может» в этом доме.

Он встал и поклонился нам.

– Извините меня, пожалуйста. У нас возникло небольшое недоразумение, и мне необходимо разобраться с этим. Полагаю, вам не придется долго ждать. Хуссейн предоставит вам все, что необходимо. Он не понимает по-английски, но вы можете объясняться с ним знаками.

– Скорее же, де Гранден, – попросил я, когда Гунонг в сопровождении одного из малайцев покинул комнату.

– А? – спросил француз, подняв глаза от блюда. – Что вы хотите знать, друг мой?

– Что это за речи о средневековых строителях и молчащих мертвецах?

– Ах, это, – ответил он с облегчением. – Разве вы не знаете, что если сюзерен в средневековье давал заказ архитектору, это было эквивалентно смертному приговору? Архитектор, прорабы, основные рабочие после выполнения заказа обычно умерщвлялись, чтобы не выдать врагам тайные ходы или не продублировать проект другому дворянину.

– Значит, Гунонг Безэр намекал, что убивал людей, построивших этот подводный дом для него? – я в ужасе застыл.

– Именно так, – ответил де Гранден. – Но плохо другое. И это уже личное. Помните, я удивился, что все это он рассказал нам?

– Боже правый, да! – воскликнул я. – Он имел в виду…

– Что, умерев, мы уже ни о чем не расскажем, – добавил де Гранден.

– А те разговоры о «белом мясе», о «длинной свинье»?

Он судорожно выдохнул, будто по мраморной пещере пронесся ледяной холод.

– Троубридж, друг мой, – тихо и серьезно произнес он. – Вы должны узнать и это. Но должны управлять собою. Ни словом, ни знаком вы не должны выдавать свое знание. Везде на этих дьявольских островах местные жители, эти темнокожие злодеи, едят людей. И именуют свою пищу «мясом длинной свиньи». Тот бедолага, которого мы видели сегодня утром, и та несчастная голландская женщина – они, друг мой, и были «длинными свиньями». Они стали «белым мясом» в адском меню этого вечера. И именно это мы ели за этим проклятым столом!

– Боже мой! – я приподнялся, и тут же сел обратно, почувствовав спазм в желудке. – Мы… вы… мы ели ее плоть…

– Ш-ш-ш! – оборвал меня он. – Молчите, друг мой! Ничем не выдавайте себя! Вот он идет!

Слова де Грандена прозвучали словно театральной репликой для входа Гунонга Безэра сквозь шелковые портьеры, с улыбкой на смуглом лице.

– Мне так жаль заставлять ждать вас, – извинился он. – Но проблема устранена, и мы можем продолжать развлекаться. Мириам несколько застенчива перед незнакомцами, но я… гм… убедил ее выйти к нам.

Он повернулся к дверям и махнул кому-то рукой.

Три малайца, одна сморщенная старуха и два молодых человека, возникли из дверного проема. Женщина с бамбуковым барабаном следовала впереди. Положив ей руку на плечо, за ней шел первый мальчик; второй держался за него. Вскоре стало понятно, почему. Старуха, хоть и почти параличная, обладала единственным на троих, жутким, налитым кровью глазом… У обоих мальчиков были травмированные и запавшие веки; их глазные яблоки были грубо вырваны из дрожащей плоти.

«Ха-рум! Ха-рум!» – вскричала старая карга, и оба слепых мальчика уселись на мраморном полу. Один из них поднес к губам тростниковую флейту, другой тронул рукой цитру, издавшую звук, подобный стону кота, страдающего cholera morbus.^[48]

«Ха-рум! Ха-рум!» – снова воскликнула ведьма и застучала по барабану пальцами и ладошками вместо барабанных палочек. «Тук-ак-а, тук-ак-а!» – барабанный бой разрастался и перешел во что-то непрерывное.

Флейта и цитра поддержали пламенный ритм, и фантасмагоричная музыка заполонила всю комнату, завертевшись в воздушном пространстве с мраморными стенами. Это было не похоже на то, что я когда-либо слышал: назойливое скуление замученных инструментов взывало слушателей к животным инстинктам и высвобождению эмоций, подобно воздействию опия. Музыка взвивалась и летала, все быстрее и быстрее – шелковые занавески раздвинулись, и на мраморный пол скользнула девушка.

Она была молода, лет шестнадцати или семнадцати, и гибкое изящество ее движений происходило скорее из ее природы, чем из обучения. Традиционный саронг, перетянутый ремешками на лодыжках и стянутый золотым поясом шести дюймов шириной на талии, плотно облегал ее грудь. На тонкой шее – ожерелье из сверкающих рубинов; все остальные части тела были обнажены, только руки были обвиты браслетами из золотых змеек с изумрудными глазами, да еще запястья украшали тройные ряды колокольчиков с ястребами. Над инкрустированными жемчугом бархатными босоножками красовались искусные индийские браслеты, а в черных волосах – алмазная гребенка, достойная королевы.

Великолепный голубоватый алмаз, закрепленный на левом крыле ее носа, и нить жемчуга вокруг ее талии, свисающая к подолу шелкового саронга, были достойны выкупа Павлиньего трона^[49] Великого Могола. Несмотря на щедро наложенную косметику – сурьму вокруг век, кошениль^[50] на губах и щеках, уголь на бровях, – она была красива той женской красотой, которая вдохновила древнего Соломона сочинить «Песнь песней». Никто, кроме еврейской расы, да еще, возможно, выходцев с аравийского полуострова, не мог породить столь манящую красоту Мириам, танцовщицы в доме под морем.