Читать книгу - "Десять тысяч дней осени - Александр Мендыбаев"

стены, чтобы, натешившись, выплюнуть их где-нибудь подальше. Артықа видели многие, некоторые сумели вовремя схватить баллоны с хлоркой и отбиться. А этот враг был невидим. Свидетелей не оставлял и рассказать, что приключилось в комнате, из которой вышел всего на минутку, было уже некому.

Беседовали редко. И если уж говорили, то говорили о чем-то хорошем — былых временах, традициях, застольях. Дархан и Алмаз осторожно, словно собирая в коробку хрупкие елочные игрушки, вспоминали родных и близких, сразу же меняя тему, если натыкались на что-то острое. Алмаз крепко скучал по семье, спрашивал о них. Дархан говорил о них так, словно не было в жизни бывшей жены Алмаза нового американского мужа, словно не жили Алмазовы дети на другом конце света и уже совсем не говорили на казахском. Сильнее всего Алмаз корил себя за то, что пропустил кончину матери. Дархан больше не винил его. Прожито. Пройдено. Забыто. Шара же старалась не встревать в беседу. О себе рассказывала нехотя. Был и, вроде бы, скончался муж. Дети разбежались по всему Казахстану. И все же среди этих вечерних, как они привыкли называть — засвечных бесед, Дархану удалось получить ответы на главные, мучившие его вопросы.

Шара, из которой каждое слово приходилось тащить клещами, под настроение поделилась, что городок этот не что иное, как «ящик почтовый». Быстро и «по-взрослому» отстроился в шестидесятые годы. К началу семидесятых нагнали сюда врачей-микробиологов со всего Союза, а интереснее всего, что на сорок тысяч жителей — четыре крупные инфекционные больницы. Кого уж там лечили, никто не ведал. Но уж точно не местных. Для них припасена была амбулатория, а с чем посерьезнее катили в районный центр. Да и на картах (и то лишь самых подробных) городок плутал-блуждал, а то и вовсе не показывался.

Шара сюда впервые прибыла в восемьдесят четвертом. И совсем не по распределению. А потому что крепко и дотошно разбиралась в микробиологии и в Москве работала с самим Аскерольдом. Он, кстати, ее сюда и притащил из тогдашней еще Алма-Аты. Прямо в крошечном аэропорту в отдельном кабинете с красными креслами и «Байкалом» в высоких фужерах собеседовал ее вежливо и обстоятельно усатый кэгэбэшник в голубом пиджаке. Шаре было не впервой. Все же и Япония, и Корея и даже Швеция, не говоря уже о соцстранах. Нигде не осталась, хотя и могла. Доверие, несмотря на беспартийность, все же имелось. И как не доверять. Лечила первых лиц второй по размеру республики.

Беседовали долго. Чекист сильно отличался от тех, с кем она уже имела дело. Те напирали на родных, уточняли, чего Шара такого интересного читала в иностранных журналах. Журналы со всего света выписывал и утверждал к прочтению минздрав, поэтому особых нареканий не было. Она даже как-то помогала переводчикам с редактурой. Усатый же, с хитрой усмешкой (сними с него голубой, как акварель пиджак, накинь белый халат — от профессора не отличишь) не только спрашивал, но и рассказывал немало. Вопросы задавал дельные, материалом владел в совершенстве, а когда говорил, Шара слушала и не перебивала.

Рассказывал же он о страшной бактерии Vibrio Sorti TSPH-VII, более известной, как Ти-Эс-Пи-Аш-Семь. Разработали ее американцы. Только не эти, которые капиталисты, а латинские, которые вроде бы как братья. Американцы же, которые за железным занавесом, похитили разработки у своих латинских «нетоварищей». Похитить-то похитили, да вот заигрались с этим делом так, что вынуждены были обратиться к Советам. Почему? Усатый товарищ сказать не может, зато Шаре любопытно было узнать, что началось невиданное доселе редчайшее, если не уникальное сотрудничество двух злейших врагов по укрощению опасной бактерии. Бились долго и упорно, но ясно было одно — страшная бактерия совершенно-неподконтрольна и чрезвычайно-опасна.

Усатый чекист совал Шаре какие-то выписки, переводы, даже оригинальные тексты. Материал был обширен и настолько секретен, что Шара всерьез подумала, что свободной из этого красного кабинета уже не выйдет. С первых же строк стало ясно, что латинские «коллеги» баловались с обычной холерой. Но что они в итоге намутили одному аду было известно. Бактерия вела себя, как хотела. Одних убивала моментально, другие сгорали от высокорапидной инфекции. Шара догадывалась, что высокорапидная — это скоротечная, но словаря под рукой не было, американцы, вероятнее всего, спешной калькой переводили документацию своих латинских недругов.

Жуткой и совершенно невероятной казалась некая стадия «TZ-Anfectiva», при которой несчастный превращался в живой труп, не умирал, но гнил и разлагался либо высыхал как сено на солнечной крыше. И состояние такое могло длиться месяцами, не исключались и годы. Лишь в пяти случаях удалось нет, не излечить, но сделать возможным беседу. Пациенты, как один, молили о смерти. Пораженный мозг видел такие ужасы, словно побывал за воротами преисподней, что не мило было уже никакое исцеление. С точки зрения бактериологического оружия штамм Вибрио Сорти был бесполезен — неэффективен, неподконтролен. Изменчив и гибнет в окружающей среде. Искали антидот. Нельзя, чтобы такая дрянь гуляла по миру. Советы и Штаты работали сообща. Нет, не открытая бактерия (упаси Господь) лишь ее жалкие образчики, обезжиренные штаммы, которые ни при каких обстоятельствах не могли бы дать даже приблизительный эффект. И все же бактерию эту боялись и изолировали в «почтовые ящики», раскиданные по городам и весям огромной страны.

К началу перестройки титанические усилия окупили себя — была найдена эффективная и удобная в производстве вакцина. Ее производили в колоссальных масштабах. Каждая лаборатория, каждый институт, каждый задрипанный кабинет, где были хотя бы следы Сорти получил вакцину в необходимых количествах. Сюда же, крытыми военными грузовиками, ее ввозили в воистину промышленных объемах. Шара вспоминала, что ей даже было немного жаль, что исследования подошли к концу. После стольких лет упорной работы пора была возвращаться в Алма-Ату, где ее уже ждали три больницы и институт кардиологии. Специалисты уезжали, за ними оттягивалось и другое население некогда шумного словно улей, прогрессивного городка.

История была интересной, но совершенно не проливала свет на творящиеся события. Почему отсюда нельзя уехать, что это за тварь в стенах, что происходит, когда выключается радио, как им отсюда выбраться? Не то, чтобы Дархан не спрашивал, только ни Шара, ни Алмаз не давали прямых ответов. У них тут же находились срочные дела либо отнекивались, либо отмалчивались. Давить и жать было бесполезно. Заученным монотонным голосом они вновь и вновь повторяли историю города и ту информацию, которая была уже известна Дархану. Лишь раз, припертая к стенке Шара, пообещала со временем разъяснить и другие вопросы, если Дархан прекратит