Читать книгу - "Стеклянное лицо - Фрэнсис Хардинг"

Прошло семь лет с того судьбоносного дня. В поздний час мастер Грандибль, ворча и зажав руке связку ключей, брел по туннелю. С его плеча свисала огромная белая лента сыра-косички, а рядом с ним суетилась худенькая девочка.

Это было уже не то испачканное закваской, моргающее белесыми ресницами существо, так испугавшее мастера Грандибля. Но она не была похожа и на своего хозяина – сдержанного и неразговорчивого, упорного и осторожного в словах и действиях. Нет, несмотря на все свои старания, она являла собой комок беспокойства и нетерпения, длинные ноги не могли устоять на месте, а локти сшибали предметы с полок. Рыжие волосы были заплетены во множество коротких тонких косичек, чтобы не падали на лицо, на сыр и прочее.

Прошло семь лет. Семь лет в сырных туннелях, где она тенью ходила за Грандиблем и таскала ведра с молоком и горшки с горячим воском. Семь лет она переворачивала сыры, ловко взбиралась на высокие полки и обнюхивала мякоть, определяя степень созревания. Семь лет она училась ориентироваться в туннелях по запаху, потому что сырный мастер Грандибль жалел денег на лампы-ловушки. Семь лет она спала в гамаке, подвешенном между полками, и ее единственной колыбельной был тихий звук, который издавал сыр Уитвистл, пока его изумрудная корка растягивалась и усаживалась. Семь лет она помогала Грандиблю защищать территорию от губительных атак других сыроделов. Семь лет она разбирала и пыталась чинить какие-нибудь штуковины, чтобы заполнить долгие часы. Она изобретала машинки для разделения сырной массы и тройные венчики и научилась получать удовольствие от слаженной работы шестеренок.

Семь лет Грандибль не позволял ей ни на секунду покидать его туннели и говорить с кем-либо без маски. А что же те пять лет, которые принадлежали только ей, когда она не была его подмастерьем? Она почти ничего не помнила. Эта часть ее памяти была гладкой и онемевшей, как зарубцевавшийся шрам. Иногда, лишь иногда она убеждала себя, что припоминает какие-то смутные образы, но не могла ни описать, ни понять их.

Темнота. Светящаяся струйка пурпурного дыма, что окутывает ее и поднимается вверх. Горечь на языке. Вот ее единственные воспоминания о прошлом, если это и правда воспоминания.

Ничей разум не может оставаться чистым листом, как бы ни закрывался человек от мира. Свой разум Неверфелл превратила в альбом для хранения воспоминаний, заполняя его обрывками историй, слухами и рассказами, которые ей удавалось добыть у разносчиков, приходивших забрать сыры или принести молоко и припасы, и дополняя их собственным воображением.

Достигнув мечтательного возраста двенадцати лет, она знала о Каверне все, что можно было узнать благодаря ушкам на макушке, хорошей памяти, неутомимому любопытству и бурной фантазии. Она знала о блестящем дворе, полностью зависевшем от прихотей великого дворецкого. Она знала об огромных караванах верблюдов, которые непрерывной вереницей доставляли в Каверну продукты и увозили предметы роскоши, создаваемые искусными мастерами и стоившие дороже бриллиантов такого же веса. Все это изготавливали и на поверхности, но только в Каверне были подлинные мастера, которые творили влияющие на память вина, вызывающие видения сыры, обостряющие чувства специи, захватывающие разум в плен духи́ и замедляющие старение бальзамы.

Однако слухи не могли сравниться с настоящим живым посетителем.

– Когда она придет? Я могу приготовить ей чай? Вы видели, я подмела полы и покормила личинками ловушки в фонарях? Я же могу подать чай, правда? Назначим время?

Вопросов было так много и они были столь неохватны, что разум Неверфелл не мог с ними справиться, и они вылетали из нее штук по шесть сразу. Вопросы раздражали мастера Грандибля, она это чувствовала, но сдержаться не могла. Даже его хмурое многозначительное молчание только подмывало ее спрашивать вновь и вновь.

– Можно…

– Нет!

Неверфелл отпрянула. Ее настойчивость или неуклюжесть временами вызывали у мастера Грандибля приступы дикой ярости, и она жила в постоянном тихом ужасе перед ними. На его лице никогда ничего не отражалось, оно сохраняло вечную мрачность и невыразительность дверного молотка. И хотя она научилась чувствовать его настроения, вспышки злости охватывали его внезапно и длились несколько дней.

– Этой посетительнице – нет. Я хочу, чтобы ты сидела на верхнем этаже, пока она не уйдет.

Его ответ подкосил Неверфелл. В унылом и однообразном распорядке ее жизни посетитель был не просто праздником – он был благословенным лучом света, жизни, воздуха, цвета и новостей. За несколько дней до визита она испытывала почти болезненное возбуждение и ее мозг гудел от предвкушения. После визита ей становилось легче дышать, а разум получал новые воспоминания и мысли, которые можно было по-всякому вертеть, как ребенок крутит подарки.

Сущая мука – в последний момент узнать, что ей отказали в общении с гостем, и уж просто невыносима мысль, что ее лишили возможности его увидеть.

– Я… я подмела все полы…

Слова прозвучали жалобным мяуканьем. Последние два дня Неверфелл с особым старанием выполняла свои обязанности и находила себе дополнительную работу, лишь бы мастер Грандибль не имел повода запереть ее во время прихода посетительницы.