Читать книгу - "Ангелы Монмартра - Игорь Каплонский"

– А есть картины, что убивают, – вдруг встрепенулся Сутин. – У нас в Смиловичах жил один дурачок… кадохэс… Рисовал мелом и углем на заборах. Его били сильно, особенно мясник. Он и меня бил за портрет своего дяди-ребе. Только вот как-то стали люди болеть и умирать. Потом поняли, что мрут лишь те, кому он картинки на стене или на заборе рисует. Наш ребе долго разговаривал с… – Хаим благоговейно ткнул пальцем в небо.

– Чего твой дурак от людей хотел-то? – спросил Архипенко.

– Кто его знает, афорц эн росл! – Хаим сплюнул в траву. – Ребе говорил, что мы нагрешили и нам послано испытание.

– Что было потом? – спросил Анж.

– А так… Его тихо удавили. Жандармы даже не сильно сердились. Урядник поворчал…

– Так-таки и убивали эти рисунки?! – не поверил Дуниковский.

– Да… людям становилось душно, синели… а после смерти картинки сразу пропадали.

– Может, он сам их незаметно стирал?

– Да его в доме заперли и не выпускали. Нет-нет. Я сам смотрел потом – совсем нет следа от мела. Совсем. Никакого. Даже в трещинках. А меня предупредили: если буду рисовать, то как и его… Я тогда убежал в Минск.

– А что было на его картинах? – поинтересовался Бранкузи.

– Он рисовал сов, – ответил Сутин и поморщился, – только не настоящих, а страшных.

Холодок пробежал по спине Анжа. Художник быстро набросал пучеглазое существо с мощными когтями и крыльями – то, которое явилось ему в недавнем видении.

– Похоже?

Сутин с удивлением ткнул пальцем в рисунок.

– Да, такие. Но эти добрее. А клювы у тех были открыты. Как ты… вы… узнали?!

– Можно на «ты», – разрешил Анж и вздохнул. Нечто страшное, уже два дня тревожившее его сознание, приобретало реальные формы.

– Дай-ка! – попросил Дуниковский. – Я покажу знакомому орнитологу. Анжей, а ты-то где их видел? Таких в парижском зверинце нет.

– Не надо нести твоему ученому! – Бранкузи отобрал рисунок у Дуниковского. – Ястребиная сова. Я румын, мы много знаем о совах.

– И о летучих мышах, что сосут кровь, – замогильным голосом простонал Архипенко.

– О них тоже, – без смущения подтвердил Константин. – Такова у нас природа. И… как по-русски… порода.

– Фу ты, жутко, – Дуниковский вздрогнул. – А уже вечереет.

– Я люблю, когда страшно, – произнес Сутин. – Работать лучше. И когда хорошо – тоже.

– У Влада Цепеша в замке были картины, – сказал Бранкузи. – Портреты предков. Только их сожгли лет сто назад. Думаю, правильно сделали.

Румын снова взял скрипку и заиграл что-то печальное и очень мелодичное.

Анжу совпадения казались пугающими.

– Что за веселье? – прокричал кто-то по-французски. – Какие жизнерадостные песни!

– Дидо! – расцвел Сутин.

– Модильяни, – развел руками Дуниковский. – Интересно, почему так поздно. Ведь уже давно должен был унюхать говядину – с самого Монмартра!

Миновав «Улей», к компании вышел Амедео. Он был в коричневой куртке и синем шейном платке. Из-под растрепанных волос глядели черные умные глаза. Походка Моди казалась легкой, чуть пружинистой. Сейчас он напоминал добродушную рысь.

Его сопровождал худощавый молодой человек с аккуратно подстриженной бородкой-эспаньолкой. В общем, ничего особенного, лица таких людей запоминались не сразу. Ощущая неловкость в чужой компании, гость прижимал к груди саквояж, из которого выглядывали потрепанные бумаги.

При виде Дежана Модильяни несколько стушевался.

– Здравствуйте, мсье, – он отвесил присутствующим шутливый и вместе с тем неподражаемо изящный поклон. – Рад вас видеть. Разрешите представить моего нового знакомого: Леопольд Зборовский… А это бутылка чудесного абсента!

– Вы по́ляк? – заинтересовался Дуниковский.

– Да, – смутился молодой человек.

– Он поляк и мой новый маршан, – с гордостью сообщил Модильяни. – Если не затруднит, прошу вас перейти на французский. Вы не обижаете моего друга дона Хайме?

– Нет! – засмеялся Сутин. – Едим говядину.

– А, полезное занятие! Мы не помешали?

– Что вы, мсье, – сказал Дежан, – присоединяйтесь. Я пожертвую для вас своей тарелкой.

– Благодарю, мсье Дежан. Называйте меня просто Моди, – Амедео внимательно посмотрел на художника. – О чем беседуете?

– Говорят, в сов превращаются души некрещеных детей, – продолжил Бранкузи по-французски. – Кажется, в Скандинавии их называют утбурдами. От них нет спасения одиноким ночным путникам, особенно в метель. Совы воплощают в себе многое: и мудрость, и смерть, и ночные страхи. Выберите, что вам по душе.

– Мне лично по душе вот этот сочный кусок! – Моди говорил уже с набитым ртом. – Даже вилка есть! Цивилизация!

– Вот и поговорили, – нахмурился Дуниковский.

– А я уже всё сказал… – Бранкузи прикрыл глаза.

– Слышали ли вы о карнавале? – вдруг оживился Моди. – Фредэ приглашает всех!

– Да, кстати, нужно успеть! – подхватил Архипенко и исчез в «Улье». Вернулся он с глиной на такой же дощечке, как у Ксаверия.

– Пикассо не говорил, когда вернется? – спросил Модильяни.

– А разве он уезжал? – ради приличия поинтересовался Бранкузи.

– Да, со своей Евой, – кивнул Амедео. – Я так и думал, что вы не знаете.

– Ева – это Марсель Юмбер, – доверительно сообщил Дежану Сутин. – Пабло ее очень любит. Она красивая.

– Так порадуемся за нашего Пабло! – Модильяни поднял стакан с абсентом.

Анж вежливо повторил его жест.

Он не любил Пабло-Барселонца за резкие движения, за остывшие адские угли в бледных глазницах. Этот маленький дьявол был быстр и опасен. Говорили, он всегда носит при себе револьвер – кажется, настоящий армейский «лебель». Но Барселонец был своим, Монмартр помнил его шумные похождения. Хотя в то же время в дорогой одежде и высокомерном поведении Пабло уже ощущалась холодноватая монпарнасская заносчивость.

В свою очередь он недолюбливал Дежана. Анж объяснял неприязнь Барселонца как проявление зависти. Нет, конечно, не творческой: определенное преимущество в технике, оригинальность картин Пабло порой действовали на Анжа удручающе. В данном отношении он сам по-доброму завидовал Барселонцу – слегка, без тени преклонения. Это проявлялось в том, что некоторые работы Пикассо порождали дикое, сумасшедшее желание работать, изобретать свое, новое, необыкновенное. Дежан раздражал Барселонца своим высоким ростом и титаническим сложением. Полагая, что большие люди – великаны и толстяки – всегда добродушны и бесконфликтны, Пабло иногда похлестывал самолюбие Анжа тонкой плеточкой острот. Впрочем, надо отдать ему должное, Барселонец не переступал грани между шуткой и настоящей обидой. И вместе с тем несколько раз Дежан не без удовольствия слышал от Макса Жакоба, что Пабло серьезно хвалит его работы. Анж втайне надеялся, что они когда-нибудь станут друзьями.