Читать книгу - "Блюз черной собаки - Дмитрий Скирюк"

— Ну, это ещё как сказать. А ещё?

— Ник Кэйв.

Я сказал и понял: десятка! Яблочко! Ник Кэйв, несомненно, проходил по ведомству готики, но основой его стиля всегда были дельта-блюз, криминальное кантри и госпел.

Сито надолго задумался, потом тряхнул головой.

— Ну… всё равно, — продолжал упорствовать он, хотя чувствовалось, что мне удалось пробить брешь в его рассуждениях. — Это ед-диничные примеры, можно их не считать. А Сорока… Т-ты ведь слышал их? Ведь дрянь команда! Одна долбёжка и много д-дешёвого понта. Только морды к-красить мастера. Но… — Он прищёлкнул пальцами. — Что-то в них б-было. Никто этого не понимал, а у них фишка была: пацаны клепали к-каркас: классику, индастриэл, немного хэви, а п-потом, поверх всего, Игнат накладывал живой блюз. От этого пёрло, понимаешь? Группа играла попсу. А Игнат — не попсу. Вот увидишь: без него они ничего не будут стоить. Он был как бог. Душу в них вд-дыхал. Я задумался. Вечный спор насчёт «попса — не попса» меня, если честно, всегда раздражает. Что характерно — у каждого свои критерии этой самой «попсы».

— Не понимаю, — признался я. — То есть готика — это попса, а блюз — нет?

— Да нет же! — Сито завертел руками. — Блин, как тебе объяснить… П-песня может быть хорошей или плохой, это б-без разницы — попса или не попса. Но песню можно просто собрать на заказ. У музыки свои законы, если их знаешь, сочинить песню — п-плёвое дело. П-приходит какая-нибудь Маша Распутина и говорит: хэ-ачу песню про Г-гималаи… Автор ей: о'кей, но проблем, через неделю п-приходи. Садится за рояль и лепит песенку конкретно под неё. Но бывает, когда песня сама идёт, рождается в-вот здесь. — Он постучал себя по груди. — И тогда это — не попса. Даже если по всем другим п-признакам она попса. П-понял?

Я ни хрена не понял, но для виду кивнул.

— Так что же, все эти неврозы, дёргания — от поисков саунда? Может, он и в реку сиганул от этого?

— Н-не смейся, чувак, — серьёзно сказал Сито, глядя мне в глаза. — На этом многие с ума сходили. Д-держи. П-пей.

Он протянул мне стакан.

Ну не бред ли? У моей подруги брат погиб, а мы сидим и треплемся о природе поп-музыки! В своём советском детстве одно время я думал, что термином «поп-музыка» называют церковные песнопения. Ладно бы так — сейчас вообще хрен разберёшь, что им называют…

Пока мы пили, Танука встала, вышла, погремела на кухне, вернулась забрать чайник и снова ушла.

— Вот, слушай, что скажу. — Сито наклонился ко мне и понизил голос, словно опасался, что девушка нас услышит. — Бывает так: живёт-живёт чувак и вдруг однажды понимает: всё, что он до этого мгновения делал, — полное говно! Понимаешь? Всё — говно. Во всём нет смысла. И хуже того — не будет. Это нельзя объяснить, это просто сразу становится ясно. Это как откровение. Б-бац! — и ты всё понял. Что тогда? Один махнёт рукой. Второй за что-нибудь д-другое возьмётся. А третий подумает-подумает, потыкается носом и решает: хватит жить. Всё равно ни хера не получается. На кой тогда?

— А почему не получается?

— А хрен его знает. Потому, что нот всего семь, или струн шесть, или потому, что до тебя уже всё сделали… А м-может, потому, что это на фиг никому не нужно.

— Что не нужно?

— Да всё не нужно… — Он махнул рукой.

— Погоди, погоди, — осадил его я. — Как так? Ты ж сам говорил, что у Игната получалось. Они даже в Москву собирались ехать!

— Да не поедут они ни в какую М-мэ… Москву, — равнодушно сказал Сито и потянулся за бутылкой. — А поедут, так ни фига не получится. К-кому они там нужны? Будут играть в к-кабаке за харчи. Назови мне хоть одну известную группу из Перми. Не можешь? Это п-потому, что в Перми нет хороших групп. А знаешь, почему в Перми никогда не было и не будет нормального рок-н-ролла? П-потому, что в этом городе н-никому ничего не нужно.

— Но у Игната получалось! — продолжал настаивать я.

— Да толку… — Ситников съёжился, будто из него выпустили воздух, осунулся и погрустнел. — Один в поле не воин. У них у всех одна беда — они сперва начинают бабки делить и только потом песни сочинять. Слушай, врач, т-ты кем вообще работаешь, а?

— Фотографом. — Я указал подбородком на кофр.

— А т-твои фотографии тут многим нужны? П-пойми, ты ж не знаешь, сколько музыкантов травится, спивается и с ума сходит, особенно г-гитаристов…

— Да отчего гитаристов-то?

— Слушай, чувак, я наверняка не скажу, у каждого свои тараканы, — резонно заметил Сито. — В каждой профессии есть свой бзик. Наверно, уже в Египте была такая работа, от которой люди сходили с ума, т-только там это по-другому называлось. Представь, сидит к-какой-нибудь мудак, день за днём долбит в камне иероглифы, или воду черпает, или, там, мумии пеленает, потом в один прекрасный день — раз! — и чокнулся. А с г-гитарой шутки плохи. Ей надо душу продать, а иначе и начинать не стоит. Пока ты тренькаешь п-песни у костра — это одно, а глубже нырнёшь — совсем другое. Знаешь, что это? — Он тронул стоящую возле дивана гитару, и та отозвалась мягким звоном. — Это жизнь. Шесть струн и двенадцать ладов. А между ними — вся жизнь.

Сито подержал стакан, подумал и очень осторожно поставил его обратно.

— Мне иногда кажется, что я вижу, к-кто чем кончит, — серьёзно сказал он. — П-приходит ко мне пацан, ему т-тринадцать, он сидит, играет Цоя, знаешь, морда такая серьёзная, одухот-творённая, поёт: «Белый сне-ег… серый лё-о-од…», а я смотрю на него и думаю: блин, куда ж ты лезешь, сопляк, ты же через год с моста сиганёшь, если играть не бросишь… Д-держи.

Я тоже взял стакан и вдруг задумался. Сказать, что разговор принял странный оборот, значит ничего не сказать. Я посмотрел на занавешенное окно. Вдруг дико захотелось посмотреть, как там, снаружи.

— А те… в которых ты это видишь, — вдруг спросил я, — их ты тоже берёшься учить?

Сито помотал головой:

— Б-было пару раз. Б-больше не хочу.

— Кто?

— Т-ты их не знаешь.

Пока мы говорили, на кухне снова засвистел чайник. Через минуту вернулась Танука с чаем и свежими бутербродами, посмотрела на меня, на Аркадия, снова на меня, сделала бровями: «Ну, как?» Я пожал плечами, дескать, сам пока не знаю.

— Я вот иногда думаю, — вдруг абсолютно трезвым голосом сказал Сито, — если в раю играют на арфах, то на чём играют в аду? Так прикину и этак, всяко получается — на электрог-гитарах… А?

Он подмигнул и криво ухмыльнулся. А у меня по спине побежал холодок. На миг возникло чувство продавливания реальности. Мы оба явно были не в себе. Должно быть, «Боровинка» виновата. И то сказать — полбутылки на голодный желудок… Жуткая дрянь!

Я замахнул последний стакан, заел сыром и вспомнил ещё одну вещь.

— А Игнат?

Сито поднял голову:

— Ч-что Игнат?