Читать книгу - "Предначертание - Вадим Давыдов"

— Погоди, погоди, дружище, — Гурьев улыбнулся. — Ты не части. Я как раз прекрасно понимаю, что с тобой – и не только с тобой – сейчас творится.

— Сталин этот грабёж прекратил, — сделав ударение на слове «Сталин», Городецкий сжал кулак так, что хрустнули пальцы. — За одно только это…

— А колхозы?

— А был выход?!

— Нет. Не было. Я знаю, Варяг. А скажи, дружище – что нам, то бишь Сталину, со всеми этими вот активистами, чоновцами, сорокатысячниками, пламенными революционерами-коллективизаторами и прочими товарищами с Лениным в башке и наганом в руке, делать? Перевоспитывать?

— Времени нет, Гур! Ты же сам говоришь. Война на носу. Ты сам – много любишь объяснять, растолковывать, разжёвывать и агитировать? А?

— Терпеть не могу, — покаянно вздохнул Гурьев.

— Что ж ты от Сталина, на самом деле, хочешь?!

— Концепции.

— Ишь ты, какими словами бросаешься, — возмущённо передёрнул плечами Городецкий. — А у кого она есть?! У Бухарина?! У Томского?! У Зиновьева?!

— Мы же условились, Варяг – тонкошеих не брать в расчёт, — Гурьев укоризненно покачал головой. — Какой с них спрос, с тонкошеих-то? А со Сталина спрос – на всю катушку. Именно потому, что заменить его, как ты утверждаешь, некем.

— Ты не согласен?!

— Мы не о моём согласии ведём сейчас речь, Сан Саныч. Мы о концепции говорим. То, что у товарища Сталина никакой концепции чёткой не имеется, как себя вести и что делать дальше – это мне очевидно. Но мысли-то у него ходят в голове какие-то? Ходят, ходят. А ленинцы пламенные ему – и нам с тобой – нужны? Ленинцы. Троцкисты. Нужны, Варяг? Помогут они нам?

— Нет. Ну, то есть, — смотря какие.

— Замечательно. На тех, кто нам поможет, мы самое пристальное внимание обратим. Подумай об этом ещё. А теперь скажи, сколько лет товарищ Сталин со всей этой хеврой, вольницей революционной, которой, как ты совершенно правильно заметил, до России дела нет, которым Англию с Германией и Францию впридачу подавай, бьётся? Давай считать с того дня, как он стал генеральным секретарём. Сколько?

— Почти четырнадцать получается.

— А ты сколько в аппарате уже?

— С тридцатого. Пять лет.

— А теперь – сам смотри. Сталину четырнадцати лет не хватило, как я понимаю. Сколько же он будет их ещё тасовать, перетасовывать? А, главное, с каким результатом?

— Он процесс готовит.

— Какой? Вроде Промпартии, что ли? Это вот, кстати, было глупостью совершенно апокалиптической. И сработано оказалось топорно, скажем прямо.

— Так его в том вины, можно сказать, и нет. Не его идея, не его исполнение. А разваливать, лезть на рожон – для этого поддержку надо иметь соответствующую.

— Не спорю. А сейчас что?

— Зиновьевь и Каменев. Не только они, разумеется.

— Пускай.

— Что значит – «пускай»?!

— То и значит. Пускай. Пускай останется один. Нам с тобой другие не нужны. Или сто штук охмурять – или одного. Чувствуешь разницу? Пусть убьёт всех, кого хочет, Варяг. Это плохой план, я знаю, знаю. Но другого нет. Невозможно. Я уже и так прикидывал, и так, и палец к носу приставлял, и нос к пальцу. Не выйдет по-иному. Вообще ничего не выйдет.

— Не понимаю. Ты же сам только что…

— Объясню. Наставлю. Ты знаешь, как на судне крысиного короля создают?

— Знаю.

— Вот это – единственный метод. Нету другого. Не существует.

— Нет, Гур. Ты точно спятил. Сталин – это тебе не крысиный король. Это…

— У всех есть цена, Варяг. У всех. И у него есть. Надо только её ему назвать.

— Да о чём ты говоришь?!

— Я говорю о концепции. Битый час твержу тебе, а ты – всё никак да никак. Она нужна товарищу Сталину, как воздух, — и он её получит. Но – не просто так. Придётся товарищу Сталину раскошелиться.

— И кто же его заставит?! Уж не ты ли?!

— Я.

Городецкий долго, долго молчал. Зажмурился, потряс головой:

— Что же ты ему продавать собрался? Что у тебя на него есть?!

— Не на него, а для него. Пока не скажу. Пока с ним не поговорю – не скажу. Нельзя.

— А если…

— Не согласится? Согласится, Варяг. На американском деловом жаргоне это называется – «предложение, от которого невозможно отказаться». И хочется отказаться, да никак невозможно. А ещё это называется – в другом контексте – «недружественное поглощение». Но об этом, повторяю, позже. А пока – пусть будет крысиный король.

— А сколько народу в жернова попадёт? — Городецкий смотрел на Гурьева, словно не верил в то, что видит. — Ты представляешь?

— Тебе это больше всего не нравится.

— Мне это всегда во всей нашей истории больше всего не нравилось. Я этого никогда ему не прощу, — Городецкий опустил голову. — И ему не прощу, и себе. Себе – за то, что понимаю: и так нельзя, и иначе нельзя. И ему – за это же: ведь и он понимает. Не может не понимать. И останавливаться нельзя. Выбора нет. Что делать, Гур?!

— Выбор есть, Варяг. Как там: лес рубят, щепки летят? Что ж. Систему подбора щепок, их бережной переработки во что-нибудь для нас нужное и полезное, Варяг. В кадры, которых у нас пока нет. Там человек, там два, тут четыре. Это не кадры, Варяг, это слёзы. С такими цифрами мы страну не вытянем, державу не выстроим – закопаем даже то, что было и есть. Сколько человек у тебя есть, скажи?

— Мало.

— Правильно. Мало. Очень мало. А теперь ответь: они готовы за тобой под пули?

— А у тебя?!

— Ты погоди мне отвечать вопросом на вопрос. Мы ещё до меня доберёмся. Ответь: готовы? И сколько их? Точную цифру назови мне, пожалуйста. Будь так добр.

— Два десятка наберётся, — зло сказал Городецкий.

— Это неплохо. Неплохо. А потолок этих людей знаешь?

— В каком смысле?!

— Сможешь каждому из этих двух десятков доверить хотя бы по министерству?

— Нет, — Городецкий дёрнул головой. — А у тебя – сколько?! И министров из них – сколько?!

— Даже если у меня есть несколько тысяч штыков, готовых броситься в бой по моему приказу – это ничего не решит, Варяг. Поверь – ничего.

— Круто.

— Не дай заворожить себя цифирью, дружище. Цифирь – это чепуха. Я не Троцкий, переворот устраивать не стану. Переворот и заговор – не наше оружие. План сработает, если он направлен вдоль вектора мировой линии. А не против и не поперёк. Поэтому нужно придумать такой план, который бы соответствовал этой линии. А если мы с тобой сейчас – со Сталиным там или от него отдельно – примемся возрождать Россию образца тринадцатого года, мы и месяца не продержимся, даже если Глазунов или Шлыков захватят вокзалы с телеграфами и костьми там лягут.