Читать книгу - "Ведьма полесская - Виталий Кулик"

Слуги, развернув грубую дерюгу, расправили и раскинули на снегу звериную шкуру. Её размеры, длинная шерсть, а также огромные когти поражали воображение присутствующих. И каждый из селян с ужасом подумал примерно одно и то же: «Не приведи Господь наткнуться на такое чудище в лесу!»

— И кто же подстрелил этого великана? — поинтересовалась изумлённая Прасковья Федоровна; ей очень хотелось, чтобы это был её сын.

— Медведя уложила молодёжь. Наш сын Андрей и сын тамошнего лесника… помогал, — слукавил Семен Игнатьевич и, о чем-то вдруг вспомнив, добавил:

— Толковый малый.

Хотя на дворе уже начало заметно темнеть, но вокруг медвежьей шкуры всё ещё раздавались возбуждённые «охи» да «ахи». Мужики щупали и мяли в пальцах бурую шерсть; мерили шагами шкуру, а когда выходило малое число, принимались перемеривать пядями. Некоторые даже пробовали незаметно тоже добыть себе трофей — выдернуть внушительных размеров медвежий коготь.

— Енто не медведь, а целый слом, кажись, — деловито раздался голос деда Лявона. — Аккурат и по размерам подходит и по масти. — Дед Лявон важно обвел всех взглядом, словно желая ещё больше подчеркнуть значимость своего заявления.

— Ну, ты опять, Лявон, со своей придурью лезешь. Какой тебе ещё «слом»?! Может, корова, а? — поддел деда один из панских слуг.

— Э-э-э, темнота затюканная! Сломы — ета такие великие животные, як гора. А живут они в тёплых краях, де снега люди сроду николи не бачили, потому как лето там круглы год, — гордо блеснув своей эрудицией, Лявон тоже нагнулся и, как заправский знаток-охотник, потрогал медвежью шерсть.

— Может быть «слоны», а не «сломы», а, дед Лявон? — поправила старика, собравшаяся было уже идти в дом, Прасковья Федоровна.

— Дане, барыня, сломы! Бо яны всё ломять. Спереди у них велизарные клыки торчат, а вместо носа труба висит. Вот тольки запамятовал якой длины шерсть. А по масти, точно говорю, вот як ентая буде, шэрая. Ну… или бурая.

— Лявон, так на слонах же нет шерсти. Разве что на твоих «сломах», — засмеявшись, весело произнесла Прасковья Федоровна.

Такое неверие сильно задевало самолюбие Лявона. Да ещё и при целой дюжине мужицких ушей. В таких ситуациях старый балагур ещё больше заводился. Идти на попятную было не в его правилах.

— Вы, Прасковья Федоровна, конечно, грамотная. Вам видней. Нехай для вас буде и слон, а для меня жывёлина та была сламом — и здохнеть сламом. Во як. А там, де яны водяцца, людям вяликая шкода ад их бывае. Вот пасеють жыта или бураки, а ентые сломы тут як тут. Изгородь своими клыками зломять и едят всё подряд. А што не съедят, так нарошно вытопчут.

Деда Лявона уже понесло, и чем больший он видел в глазах слушателей интерес, тем складнее привирал да сочинял на ходу. Вот и сейчас, войдя в словесный раж, дед Лявон без всякого угрызения совести нес очередную ахинею о слонах.

— Особо опасны сломы зимой, кали всё засыпле снегам и еды им не хватает. Як учуют, што какая-нибудь баба дала корове или поросятам еды, сразу ломять хлевы и абъедають скотинку.

— Дед, так ты ж говорил, что они живут, где тепло и снега где нема, — улыбаясь в усы, заметил один из мужиков.

— Так! Нема! Но они ж на месте не стоят, и бывает такое, што часто заходят и в соседние губернии, а там и погода уже другая. Со мной на контрактах был мужик са Смаленскай губернии, так к ним у губернию зимой целае стадо ентых сломов зашло. Во де люди страху натерпелись! Сломы чуть всю губернию не стоптали. Люди спасались, хто як мог, во!

— Ну а на что им люди? Ты ж говорил, что они бураки едят!

Лявон лишь глянул на «тупоголового» мужика и уже через мгновение выдавал «наиправдивейшее» объяснение.

— Ну вот што ты таки непонятливы? Вот если б ты от чего-либо спасався, што б ты в первую очередь с собой хватал?

— Ну… — задумался мужик, — детей, наверное… женку.

— И-и, женку… — с нескрываемой иронией покачал дед головой. — Дурень! Яна и без твоей помощи вперёд тебя утекла б! А есци што будешь, а?

— Хлеба взял бы… — ответил мужик и, вдруг сделав паузу, догадливо протянул: — А-а-а!

— Ага! — перебил его Лявон, — поздно уже было б! Пока б ты своим куриным розумом соображал, сломы и хлеб твой уже съели б и тебя, недотёпу, стоптали б!

— Во даёт дед! — кто-то аж расхохотался.

Деда Лявона сбить с мыслей и ввести в неловкое положение нестыковками в рассказах было практически невозможно. Любое замечание вызывало у него волну новых выдумок и невероятных объяснений. Что ж, многим любые объяснения деда Лявона было послушать за милую душу.

Уже совсем стемнело. Медвежью шкуру унесли. Эпопея о жизни диковинных животных закончилась. На все возникшие вопросы о «сломах» дадены «исчерпывающие» разъяснения и ответы. Мужики, просвещённые в этой области фауны, весело расходились с яркими впечатлениями и с отличным настроением.

Не стал долго задерживаться на панском дворе и приказчик. Отдав кое-какие распоряжения дворовым, он быстрым шагом направился домой. Свернув на улочку, ведущую к своей хате, Петро различил впереди трусившую фигуру деда Лявона и ускорил шаг.

— Ну что, Лявон, не выгорело чарки на панском дворе? — поравнявшись с дедом, спросил приказчик. Ему хотелось в разговоре отвлечься от чёрных мыслей, одолевавших его наедине. — А то на радостях да за приезд пана могло б и перепасть что-нибудь.

— Ага, там перепадёт — батогом по бокам! Да ещё и на завтра пригласят на опохмелку явиться! — обрадовавшись важному попутчику, бодро ответил Лявон.

— А про слонов-то этих, ты откуда знаешь?

— Так я ж по молодости, когда на подряде был, многому научился. Даже грамоте обучен был. Вот книжку про этих сломов там и читал. — Лявон не мог удержаться, чтобы хоть что-нибудь да не приврать.

То, что Лявон был на подрядных работах, было сущей правдой. Да не где-нибудь, а в самом Менске[12]. Тогда многие помещики отдавали своих крепостных внаём. Для этой цели ездили специальные люди, заключая с панами выгодные для обеих сторон контракты по найму рабочей силы. Вот только условия, в которых жили и работали наёмные рабочие, мало кого интересовали. Многие крепостные, попав в каторжные условия, не выдерживали и возвращались домой с подорванным здоровьем или вообще гинули вдали от семьи.

Но Лявону повезло. Он сначала попал на строительство железной дороги, а потом вместе ещё с тремя мужиками был отобран для работы у небольшого городского начальника, живущего в самом Менске.

Лявона, кроме всего прочего, как магнитом тянуло ко всему новому и непознанному. Неизвестно каким образом, но он завёл знакомство с гувернером господских детей, от которого и почерпнул свои познания в грамоте и общем кругозоре.

Вернувшись в село, Лявон чувствовал себя на голову выше всех остальных крепостных. Выучив полтора десятка букв и умея с горем пополам прочитать из них слова, состоящие из одного или двух слогов, он важно расхаживал по дворам и хвастался, что может справиться даже на должности писаря. На самом же деле, хотя Лявон и выучил половину букв, но вот написать хотя бы одну из них он даже и не пробовал. Но зато талант рассказчика у Лявона проявлялся вовсю. Сначала более-менее правдивые рассказы о городской жизни, о его работе там, о похождениях и приключениях интриговали слушателей и придавали Лявону значимости в глазах односельчан. Но со временем запас историй иссяк, и, чтобы поддерживать к своим рассказам интерес, он начал понемножку привирать и сочинять. Уже известные всем повествования Лявона обрастали вдруг новыми фактами и развязками. Все, конечно же, понимали, что слушают старую сказку в обновленном облачении, но и знакомую сказку Лявон преподносил с таким артистизмом, что и в сотый раз любо-дорого было её послушать.