Читать книгу - "Имаджика. Пятый Доминион - Клайв Баркер"

— Куда тебе, приятель?

Он сам удивился тому, что назвал не адрес Эстабрука, а совсем другое место.

— Клеркенуэлл, — сказал он, — Гамут-стрит.

— Не знаю, где это, — ответил таксист, и на одно ужасное мгновение Чэнту показалось, что сейчас он уедет.

— Я покажу, — сказал он.

— Ну тогда садись.

Чэнт так и сделал; с облегчением захлопнув за собой дверь. Он едва успел сесть на сиденье, как такси рвануло с места.

Почему он назвал Гамут-стрит? Ничто там ему не поможет. Не в силах помочь. Блоха — или что там еще в него заползло — уже добралась до локтя, и ниже очага боли рука совершенно онемела, а кожа на ней сморщилась и обвисла. Но когда-то давным-давно дом на Гамут-стрит был домом, где творились чудеса. Мужчины и женщины, обладающие огромной властью, входили в него, и, возможно, частички их душ остались там и смогут помочь ему в беде. «Ни одно из живых существ, даже самое ничтожное, — говорил Сартори, — не проходит через этот Доминион бесследно. Даже ребенок, умерший после первого же биения сердца, даже эмбрион, погибший в утробе, захлебнувшись в околоплодных водах, — даже эти безымянные существа оставляют свой след в мире». Так могло ли исчезнуть бесследно былое величие Гамут-стрит?

Сердце его трепетало, а тело била дрожь. Опасаясь, что скоро оно перестанет ему повиноваться, он вынул письмо к Эстабруку из кармана и подался вперед, чтобы отодвинуть стеклянную перегородку между ним и водителем.

— Когда вы высадите меня в Клеркенуэлле, я попросил бы вас доставить одно письмо. Не окажете ли вы мне эту услугу?

— Извини, приятель, — сказал водитель, — после того как я тебя высажу, я поеду домой. Меня жена ждет.

Чэнт порылся во внутреннем кармане и вытащил оттуда бумажник. Потом он пропихнул его в окно, и тот упал на сиденье рядом с водителем.

— Что это такое?

— Это все деньги, которые у меня есть. Письмо должно быть доставлено.

— Все деньги, которые у тебя есть?

Водитель взял бумажник и открыл его, попеременно бросая взгляды то на его содержимое, то на дорогу.

— Э, да здесь целое состояние!

— Бери. Мне они уже больше не понадобятся.

— Ты заболел?

— Устал, — сказал Чэнт. — Бери, чего ты стесняешься? Радуйся жизни.

— За нами там «даймлер» чешет. Это не твои дружки случайно?

Обманывать смысла не было.

— Да, — ответил Чэнт, — Маловероятно, чтобы ты сумел от них оторваться.

Водитель положил бумажник в карман и надавил на газ. Такси рвануло вперед, как скаковая лошадь, и смех жокея донесся до слуха Чэнта сквозь гортанный гул двигателя. То ли благодаря полученной сумме, то ли для того, чтобы доказать, что может обогнать «даймлер», водитель выжал из своей машины все возможное, продемонстрировав, что она гораздо более подвижна, чем можно было бы ожидать от такой неповоротливой туши. Меньше чем за минуту они дважды резко повернули налево, затем направо, да так, что колеса завизжали, и понеслись по удаленной улице, которая была такой узкой, что малейшая ошибка в расчетах грозила потерей ручек и боковых зеркал. Но блуждание по лабиринту на этом не закончилось. Они повернули еще раз, и еще, и через короткое время оказались на Саутворк-Бридж. «Даймлер» они потеряли где-то по дороге. Чэнт зааплодировал бы, если бы руки у него были в порядке, но тлетворная блошиная отрава распространялась с устрашающей скоростью. Пользуясь тем, что пять пальцев все еще повинуются ему, он вновь пододвинулся к перегородке и просунул в окошко письмо к Эстабруку, с трудом пробормотав адрес плохо повинующимся языком.

— Что с тобой? — спросил таксист, — Надеюсь, эта штука не заразная, потому что, так твою мать, если она заразная…

— …Нет… — сказал Чэнт.

— На тебе, так твою мать, лица нет, — сказал таксист, бросив взгляд в зеркальце заднего вида. — Может, отвезти тебя в больницу?

— Нет. На Гамут-стрит. Мне нужно на Гамут-стрит.

— Здесь тебе придется показать мне дорогу.

Все улицы изменились. Деревья были срублены, целые ряды домов уничтожены; изящество уступило место аскетизму, красота — удобству; новое сменило старое, но курс обмена был явно невыгоден. Последний раз он был здесь более десяти лет назад. Может быть, Гамут-стрит уже нет и на ее месте вознесся в небеса какой-нибудь стальной фаллос?

— Где мы? — спросил он у водителя.

— В Клеркенуэлле, как ты и хотел.

— Я понимаю, но где именно?

Водитель посмотрел на табличку:

— Флэксен-стрит. Это тебе что-нибудь говорит?

Чэнт посмотрел в окно:

— Да! Да! Поезжай до конца и поверни направо.

— Ты жил в этом районе?

— Очень давно.

— Да, это место знавало лучшие времена. — Он повернул направо. — Теперь куда?

— Первый поворот налево.

— Ну вот, — сказал водитель, — Гамут-стрит. Какой номер тебе нужен?

— Двадцать восемь.

Такси прижалось к обочине. Чэнт нашарил ручку, открыл дверь и чуть не упал на тротуар. Пошатываясь, он налег на дверь, чтобы закрыть ее, и в первый раз они с водителем оказались лицом к лицу. Какие бы изменения ни происходили под воздействием блохи в его организме, судя по выражению отвращения на лице таксиста, их внешние проявления были очевидны.

— Так ты отвезешь письмо? — спросил Чэнт.

— Можешь довериться мне, приятель.

— Когда сделаешь это, отправляйся домой, — сказал Чэнт. — Скажи жене, что любишь ее. Вознеси благодарственную молитву.

— А за что благодарить-то?

— За то, что ты человек, — сказал Чэнт.

Таксист не стал вникать в подробности.

— Как скажешь, приятель, — ответил он. — Я, пожалуй, буду трахать свою бабу и возносить благодарственную молитву одновременно, ты не против? Ну давай, и не делай ничего такого, чего бы я не сделал на твоем месте, хорошо?

Дав этот ценный совет, он укатил прочь, оставив пассажира на пустынной улице. Слабеющими глазами Чэнт оглядел погруженную во мрак местность. Дома, построенные в середине того века, когда жил Сартори, выглядели опустевшими. Возможно, в них уже заложили взрывчатку для уничтожения. Но Чэнт уже знал, что священные места — а Гамут-стрит была в своем роде священной — иногда могут уцелеть, потому что они пребывают невидимыми, даже когда находятся у всех на виду. Пропитанные магическими силами, они отводят от себя дурной глаз, находят невольных союзников среди мужчин и женщин, которые, ни о чем не подозревая, все-таки чувствуют исходящую от них святость, и становятся предметом поклонения для немногих избранных.

Он преодолел три ступеньки и толкнул дверь, но она оказалась надежно заперта, и он направился к ближайшему окну. Оно было затянуто отвратительным саваном паутины, но занавески на нем не было. Он прижался лицом к стеклу. Хотя сейчас зрение его ухудшилось, оно по-прежнему было более острым, нежели зрение цветущей человекообразной обезьяны. Комната, в которую он заглядывал, была абсолютно пустой. Если кто-то и жил в этом доме со времен Сартори (а ведь не мог же он простоять пустым две сотни лет?), то его обитатели исчезли, уничтожив все следы своего пребывания. Он поднял здоровую руку и ударил в окно локтем. Стекло разлетелось вдребезги. Затем, не соблюдая никакой осторожности, он взгромоздил свое тело на подоконник, вышиб остатки стекла и скатился на пол.