Читать книгу - "Алое на черном - Татьяна Корсакова"

Он понял, что не умер, когда однажды боль отступила, прихватив с собой темноту. После ее ухода к Сане вернулись чувства. Не все, но некоторые. Теперь он мог слышать, мог чувствовать дымную горечь гарь-травы. Мир, его окружавший, кажется, пропах гарью насквозь, как пропахла ею Санина обгоревшая кожа. Теперь он знал, откуда берется боль. Она рождается на кончиках обожженных пальцев, юркой змейкой взбирается по руке на шею и щеку, замирает на мгновение, а потом скатывается по хребту к ногам.

– Очнулся? – Деда Саня сначала услышал, а увидел еще не скоро из-за пропитанной гарь-травой повязки на глазах, которую дед запрещал снимать.

Саня хотел ответить, но в горле было сухо и колко. Получился сдавленный хрип.

– Сейчас. Вот выпей! – Он уже почти привык ко вкусу гарь-травы, наверное, в жилах его теперь вместо крови тек настоянный на ней отвар. – Напугал ты меня, малец! Сколько недель без памяти, не живой и не мертвый. Но ничего! Раз очнулся, на поправку быстро пойдешь, можешь не сомневаться. Ты поспи пока, а я тебе покушать сготовлю.

Вот такой и была его новая жизнь. Состояла она из сна, наваристых бульонов и горечи гарь-травы. Многим позже добавились разговоры. Говорил дед, а Саня все больше слушал.

– …А Зою, маму твою, я похоронил рядом с Андреем. Ты не думай, им там хорошо, спокойно. Они у ангела под крылом, все вместе. И запомни, Саня, ты теперь не Александр Шаповалов, ты теперь Митя Серов – мой внучатый племянник из Москвы. Добирался ко мне пешим ходом, попал в лесной пожар, там и обгорел. А пожары у нас сейчас частые, лето на исходе, а жара все никак не спадет. Вот так… Осень скоро, внучек… Долго ты в себя приходил. Красные в поместье обосновались, но больше уже не лютуют. Не с чего им лютовать. Я пустил слух, что тебя отца твоего доверенный человек спас и за границу вывез. Кажется, поверили. Искать тебя точно не станут, не до того им теперь. Они теперь новую жизнь строят. А волки из лесу ушли, безопасно стало. Вот поправишься, за грибами с тобой пойдем…

Дед говорил о многом, но молчал о главном – о Чуде. А Саня долго не решался спросить. Все ждал, когда можно будет снять повязку, хотел видеть дедовы глаза, когда тот станет рассказывать…

– Красавцем ты, Митя, – дед теперь называл его только новым именем, привыкал сам, приучал Саню, – уже не будешь, но для мужика красота не главное. Ты ж не кисейная барышня, правда? – Он говорил и неспешно разматывал повязку. – Я за глаза твои сильно переживал, но видеть ты будешь, обещаю. Только больно от света с непривычки станет, но это не беда.

Саня разглядывал свое до неузнаваемости обезображенное лицо с равнодушным спокойствием. Да, красавцем ему больше никогда не быть… Кончиками пальцев он коснулся медальона-ключика.

– Хотел выбросить, да не смог. – На дедовом лице пролегли глубокие тени. – Может, сам снимешь?

– Нет.

– Я так и думал. – Он покачал головой. – Плохо это, но, боюсь, от нас с тобой не зависит.

– Пойдем. – Саня решительно встал с лежака, пол под ногами качнулся. – Хочу посмотреть.

– Рано тебе, слабый ты еще.

– Пойдем!

Дед не стал спорить, лишь покивал в такт каким-то своим мыслям.

…Лес изменился. Теперь это было по-настоящему плохое место, Саня чувствовал зло каждой клеточкой своего тела. Обуглившееся, без единого листочка дерево, толстый слой золы под ногами и невыносимая вонь сгоревшей плоти.

– Где он?

Дед долго не хотел отвечать, все думал о чем-то, а потом сказал:

– Когда ты в огонь кинулся, я тебя насилу обратно вытащил. Думал, что не спасу… Отнес тебя домой, раны промыл, повязки наложил, отвар из гарь-травы в тебя влил, а потом вернулся за Зоей… Она быстро умерла, Митя… Не мучилась совсем, я знаю.

– А он?

– А он мучился. Такие, как он, долго умирают. Но огонь, Митя, это самая страшная и самая очистительная сила. – Дед говорил громко, уверенно, но в голосе его все равно слышалась тень сомнения. – Маму твою я на рассвете похоронил, тебя проведал и снова на гарь вернулся.

– Зачем?

– Закопал гроб с драгоценностями.

– Зачем, дед?!

– А затем, Митя, что это твое будущее. Даст бог, власть босяцкая надолго не задержится, ты себе свое тогда и вернешь.

– А с ним что? – Его не интересовало золото, его интересовал только Чудо.

– Он сгорел, до косточек сгорел. Нет его больше.

– Его ты тоже?..

– Нет…

– И где же он?

– Не знаю. Наверное, свои забрали, зарыли где-нибудь под елью, как бешеную собаку. Поделом!

– Он не вернется больше?

– Нет. – И снова не было в дедовом голосе уверенности, как будто знал он что-то такое, о чем не хотел рассказывать.

– Я на кладбище хочу сходить, – Саня растер в пальцах жирную золу, – к родителям.

– Сходим. – Дед погладил его по голове. – Днем в деревне показываться опасно, ближе к ночи сходим.

– А нож? – Саня только сейчас вспомнил о дедовом подарке.

– Не знаю. – Дед покачал головой. – Тогда не до него было, а теперь уже не найдешь. Наверное, кто-то из солдат подобрал. Да ты не переживай, Митя, твое к тебе вернется.

– Мое ко мне вернется. – Саня вытер черные от золы руки о штаны, посмотрел на наливающееся грозой небо, сказал: – Тянет меня сюда. Знаю, что место плохое, а поделать с собой ничего не могу.

– Это пройдет. – Дед тоже не сводил взгляда с темнеющего неба. – Я надеюсь, – добавил едва слышно.