Читать книгу - "Элла - Ури Геллер"

Стоило Гунтарсону уехать, и ученики пускались во все тяжкие. В обмен на взятки — свежую еду, алкоголь, поездку в Тель-Авив или Каир и обратно — они впускали посетителей внутрь загородки, чтобы те могли сфотографироваться с Эллой. Им позволяли забираться под ее парящее тело или вставать рядом, хотя касаться ее разрешалось только тем, кто явился в надежде на исцеление. Некоторые ухитрялись отрезать пряди ее волос на сувениры, поэтому, когда на дежурстве был Стюпот, он настаивал на обыске посетителей металлодетектором — тем самым, который сохранился у них после памятного теста в Крайстчерче, в Оксфорде. Но попавшиеся с поличным визитеры зачастую возвращались с пластиковыми ножницами, которые детектор не мог обнаружить. За одну прядь волос Эллы можно было выручить 10000 фунтов, хотя рынок был наводнен подделками.

В интернет-конференциях ученики напропалую хвастали своими биографиями и образом жизни. Они давали интервью. Брук в своих высказываниях была настолько откровенна, что ей предложили контракт с телекомпанией, и она улетела в Техас, в город Хьюстон, чтобы вести ток-шоу. Ник встретил девушку из Иерусалима, и уехал вместе с ней. Остальные то уезжали, то возвращались. Один Стюпот преданно был рядом с Эллой каждую ночь и каждый день, принося ей еду, к которой она не притрагивалась, и отгоняя чересчур назойливых визитеров. Он по-прежнему не был уверен, что Элла вообще знает, кто он такой.

Казалось, все окружающее проходит мимо сознания Эллы, но ее «барометр» взлетал особенно высоко, когда ученики сообщали ей о новых исцелениях. Стюпот начал составлять заметки о лучших историях, выложенных в Интернете, и хранил самые трогательные письма. По ночам он приходил к Элле и читал их ей при свечах. Он надеялся, что это может как-то ее поддержать.

Однажды декабрьским утром он увидел ее необычно оживившейся. Стали видны зрачки, а плечи двигались, когда она дышала. Она чуть повернула голову, когда он трусил к ней по лагерю.

— Привет, Элла! — поздоровался Стюпот. — Вот, пришел тебя навестить перед завтраком, — так он говорил каждый день. — Я тут тебе водички принес, — и он выдавил из губки несколько капель на ее запекшиеся губы.

Они вдруг сжались, как будто она втянула воду в рот.

— Здорово! — восхитился Стюпот. — Вот это здорово! Хочешь еще?

Она кивнула. В первый раз за год.

Стюпот осторожно поднес ей губку, стараясь не испугать ее резкими движениями, а потом сделал шаг назад, проговорив:

— Я сейчас вернусь — только никуда не уходи, ладно?

А Элла была по-прежнему крепко привязана к трем балкам…

Стюпоту потребовалось все его самообладание, чтобы не понестись с воплем в хижину Гунтарсона, но к его порогу он приблизился с ясным представлением о том, что скажет. Когда он забарабанил в дверь, никакой паники в нем не было и в помине — он понимал, что лучше всего сможет послужить Элле, если справится с волнением.

— Входи! — позвал Директор, который уже встал, и брился перед зеркалом. На его лице поблескивала четырехдневная золотистая щетина. — Доброе утро, Стюпот! Сегодня прекрасный день. День для нового начала. Я чувствую такую уверенность в себе — давненько ничего подобного не ощущал!

Похоже на правду: Элла ожила, а с нею и директор воспрянул духом, как будто они были частями единого организма.

— Элла очнулась, — осторожно проговорил Стюпот.

— Что ты имеешь в виду — «очнулась»?

— Она выпила немного воды и, кажется, она в сознании. Она не заговаривала, но у меня такое ощущение… — он начал спотыкаться на словах, стараясь правильно их подобрать.

— Да? Какое ощущение?

— Может быть, она хочет вас видеть…

— Ну конечно, она хочет меня видеть! И уж точно не захочет, — добавил Директор, водя электробритвой по щекам, — видеть меня выбритым наполовину… Ну вот, теперь хорошо… Пойдем, взглянем, на каком она свете!

Она шагнул на улицу, в солнечный день.

— Элла! Элла, ты меня слышишь?!

Его слышал весь лагерь. Ученики гроздьями свесились из своих окон, глядя, как Гунтарсон усаживается под навесом Эллы.

— Стюпот говорит, что ты очнулась, — сказал он, уже тише. Теперь он не мог на нее взглянуть, без того чтобы не вздрогнуть. Она стала хрупкой, как прутик. Глаза утонули в глазницах, а отвисшая кожа собралась мелкими складками под подбородком. — Ты меня слышишь?

Она парила — это явление стало столь привычным, что Гунтарсон уже не обращал на него внимания. Она парила всегда. В этом больше не было ничего чудесного или захватывающего, или хотя бы забавного. Этим утром растяжки, удерживавшие ее, натянулись до предела — возможно, это был добрый знак.

Ее запавшие, потусторонние глаза сфокусировались на нём.

— Я хочу задать тебе вопрос, — прошептала она.