Читать книгу - "Молния Господня - Ольга Михайлова"

из которой вдумчивый читатель, а именно для такого и написан этот труд, узнает о скорбях Церкви в нелегкую годину появления Лютеровой ереси, и где герой романа выглядит таким, каким его создал Господь.

Вечерний луч солнца в последний раз мелькнул за монастырской оградой и погас. В глубине потемневшего коридора послышались торопливые шаги, и кардинал Амброджо да Сеттилья́но, милостью папы Кли́ента VII legatus a latere[3], наделенный правом снимать с кафедр епископов, поднялся навстречу епископу Лоренцо Дориа, провинциальному приору доминиканского ордена. Сеттильяно мог бы встретить епископа и сидя — но, умудрённый годами, он не унижал достоинство нижестоящих.

Не унижал без нужды, разумеется.

Кардинал не только поднялся, но и даже слегка улыбнулся Провинциалу. Почему нет? Но улыбка тут же и пропала.

— Его Святейшество весьма озабочен происходящим в Саксонии. В такое время нельзя ронять авторитет Церкви. Между тем — «Quamvis monasteria urbis quasi omnia jam facta lupanaria», «все монастыри города давно стали блудными домами» — вот что болтают в университетах и, естественно, повторяют на улицах! — Лоренцо Дориа заметил яростный блеск в глазах его высокопреосвященства и чуть съежился. — Чего стоит и недавний скандал у бенедиктинок, где в пруду обнаружили десяток придушенных младенцев! Проклятые шлюхи даже не догадались упрятать свидетельства своего блуда понадежнее! — продолжал, распаляясь, Сеттильяно. — А провалившийся нос у настоятеля монастыря кармелитов в Перудже? Если золото ржавеет, что с железа возьмешь? — Легат был уже вне себя. — Порадовали и францисканцы! У семи монахов из десяти — метрессы и орущие дети! И не думайте, что ваши не заляпались! Инквизитор Гоццано найден мертвым и где? У шлюх, в блудилище!

Лицо доминиканца окаменело.

— Что удивляться, что этот негодяй из саксонского Вюртенберга мутит воду своими дурацкими тезисами и тычет нам в нос нашими грехами?!

Епископ слушал подчеркнуто внимательно и молчал. Молчал, ибо понимал, с кем говорит, а вовсе не потому, что сказать было нечего — напротив. С тех пор, как Дориа стал сведущ в делах человеческих, он что-то не встречал примеров святости в Риме, — а рыба-то гниет, как известно, не с хвоста! Треклятый Борджа со своим выблядком Чезаре готов был всю страну сделать владением своей мерзкой семейки, не брезговал ни кинжалом, ни ядом, торговал должностями и сборами крестоносной десятины. Негодяй Фарнезе за кардинальскую шапку продал ему родную сестру, а сам живёт и поныне в кровосмесительной связи с другой своей же сестрицей! А будучи папским легатом в Анконе, бежал оттуда из-за обвинений в изнасиловании знатной патрицианки. Не надо забывать и про Пия III, имевшего не меньше дюжины детей от разных метресс! А Юлий II? Как сплетничал его церемониймейстер Грасиас, тот даже в пятницу, на Страстной, не допускал никого до обычного поцелуя туфли: не мог скрыть изъеденную сифилисом ногу! Так ещё и меценатом прослыл, отродье диавольское! Золото ржавеет! Но где оно, золото? Треклятый герцог Джованни ди Медичи, Лев Х, тот вообще нагло заявил: «Я верю в басню о Христе, поскольку она даёт мне возможность хорошо жить». Мерзавец и циник. Ещё и стишки писал, нехристь. Тьфу! И, заметьте, тоже покровитель искусств и, опять же, сифилитик! Может, это как-то связано, а?

Дориа, несмотря на то, что имел в родне даже скульптора, искусства не любил и не болел сифилисом, — и, возможно, поэтому был склонен к яростному ригоризму. Обсуждать же нынешнего Святого Отца после разрушения Рима Провинциал вовсе не мог — его трясло. Но все эти обуревавшие епископа горькие и злые мысли, разумеется, не предназначались для ушей легата, человека хоть и гневливого, но порядочного и преданного Церкви. За это ручался агент самого Дориа в Риме, это же подтвердил незадолго до приезда кардинала и великий магистр ордена. К тому же епископ понимал Сеттильяно: хоть рыба гниет с головы, чистят-то её всегда с хвоста…

Между тем кардинал мрачно продолжал:

— Отлучение Лютера ничего не дало. Глупо было и рассчитывать на это, — пробормотал он чуть тише. — В эти нелёгкие годы Церкви предстоят новые испытания. От доминиканцев Его Святейшество ожидает новых людей, чья святость будет бесспорна и чья честь не уронит достоинство Священного Трибунала.

Стоило Сеттильяно перевести дыхание, епископ подошёл к двери и тихо распорядился:

— Позовите Иеронима. — Епископ повернулся к легату. — Если этот не подойдёт, то, право, не знаю, кто и нужен Его Святейшеству, — Дориа развёл руками.

Тот усмехнулся — презрительно и недоверчиво. «Не подойдет…» Неужто ему покажут святого? Это в эти-то бесовские времена? Через минуту у храмовой колонны из темноты возник монах в длинном чёрном плаще.

— Брат Джерони́мо Империали ди Валенте, по прозвищу Вианданте, генуэзец, в монастыре с семнадцати лет — уже двадцать два года… — Дориа не успел договорить, как поражённый громким именем Сеттильяно жестом прервал его. Легат взял канделарий, медленно приблизился к монаху и откинул с его головы капюшон. В изумлении отпрянул и замер, подняв тёмные, изломанные посередине брови. Нервно сморгнул. Это… это…что?

Густые смоляные волосы стоящего перед ним монаха обрамляли лик возвышенный и одухотворённый. Но высокий мраморный лоб, чеканный нос и тонко очерченные губы терялись в свете необычайно живых, ярко-синих глаз, потаённо мерцавших под мягкими собольими бровями. Что это? Такой красоты в мужчине кардинал не видывал отродясь. Архангелы на храмовых ватиканских росписях и те были поблеклее… Несколько минут Сеттильяно, кусая губы, смотрел на Вианданте, но, разозлившись на себя за невольно проступившее восхищение, кое вовсе не собирался демонстрировать, отрывисто приказал:

— Spogliarsi nudo. Раздеться догола. «А вот мы сейчас поглядим, чего на самом деле стоит этот ангелочек», пронеслась в голове легата изуверская мысль. Он ядовито усмехнулся.

Империали не обнаружил ни замешательства, ни удивления, лишь повернул голову к епископу Лоренцо. Тот торопливо и испуганно кивнул. Монах развязал шейные шнурки, сбросил плащ и белую тунику на пол, методично снял кожаный пояс с чёрным шнурком четок, спокойно переступил через ворох тряпья и предстал перед Сеттильяно совершенно обнажённым, напомнив тому знаменитую флорентинскую статую папского скульптора из Тосканы.