Читать книгу - "Подснежник - Джейк Арнотт"

Ноздри Гарри слегка раздулись, а губы вытянулись в бесстрастной усмешке.

– Я не гей, – сурово ответил он. – Я гомосексуалист, но я не гей.

– Оп-ля, мадам… – пробормотал кто-то у него за спиной. Гарри резко обернулся, а я спросил себя, почему он предпочел медицинский термин общепринятому – во всяком случае, в неформальном общении – слову, но задумываться об этом не стал.

– Да, – продолжал тем временем Гарри, – я гомосексуалист, но я, по крайней мере, говорю об этом открыто. Я знаю, Ленни, что творится в тюрьмах, и могу сказать, что здесь в этом нет никакого отклонения. В заключении это естественно и неизбежно. Да, я таков, и поэтому некоторым кажется, будто они имеют надо мной преимущество. Они воображают, что в нормальной обстановке я мог бы увлечься ими. Но на самом деле у меня, наверное, не встал бы ни на кого из этих старых уродов.

– Так что ты думаешь о Движении за освобождение геев? – спросил я.

– А-а, – небрежно ответил Гарри. – Слишком уж они женоподобные и грязные. И длинные волосы мне тоже не нравятся. Я люблю, чтобы мальчик был опрятен и… похож на мальчика.

– Все это понятно, но что ты думаешь об их идеях?

Гарри мрачно усмехнулся.

– Ну, – сказал он, и в глазах его мелькнул огонек, – я помню, как однажды кто-то назвал Ронни Крея жирным гомиком. Рон взял «люгер» и отстрелил ублюдку полбашки. Вот такое «освобождение геев» мне нравится. Впрочем, если быть до конца откровенным, то я думаю, что Ронни больше обиделся на «жирного». Он всегда немного стеснялся своего веса.

Гангстер-гомосексуалист – это уникальное сочетание приводило меня в восторг. Не удержавшись, я рассказал об этом Жанин, когда мы вместе лежали в постели.

– Скажи, разве тебя это не удивляет?

– Нет, не особенно, – ответила она. – В каждом человеке есть немного гомосексуальности, разве нет?

– Только не во мне, – поспешно ответил я.

– А вот во мне – есть.

– Правда?

Я улыбнулся. Мысль об этом приятно возбуждала.

– Мне кажется, сексуальная ориентация этого твоего Гарри не имеет большого значения. Ведь он, как ни крути, мужчина, и довольно опасный. Все это только доказывает, что все мужчины склонны к насилию вне зависимости от того, геи они или нормальные.

– Хотел бы я знать, где ты набралась подобных идей!

– Только не надо относиться ко мне так, словно я маленькая и глупенькая. В последнее время я узнала много нового. О некоторых вещах я раньше даже не думала, но теперь мне кажется, будто они были мне известны всегда, с самого начала. «Пробуждение сознания» – вот как мы называем это в нашей женской группе.

– Где-где? В какой группе?!.

Я сел.

– Разве я тебе не сказала? – Жанин вздохнула. – Я посещаю собрания женской группы, которой руководит твоя Карен.

– Ты не… – забормотал я. – Ты ведь не говорила ей о нас, правда?

– Нет. Я думала – ты сказал. Ведь у вас – свободные отношения?

– Но ты ей не скажешь?

– Конечно скажу, – с негодованием откликнулась Жанин. – Промолчать о такой вещи было бы непорядочно. Ведь мы все – как сестры. Твоя Карен просто удивительная женщина, и я многому у нее научилась. Занятия в ее группе изменили мою жизнь.

Меня вдруг затошнило. Выбравшись из постели, я принялся натягивать джинсы.

– Что с тобой, Ленни?

– И ты еще спрашиваешь!

– Ты выглядишь очень глупо, Ленни, – хладнокровно констатировала Жанин. – Карен права. Она часто говорит: все мужчины – как дети малые…

Вечером, когда группа Карен собиралась в очередной раз, в доме вырубилось электричество. Переходя из комнаты в комнату, я расставлял в стратегических местах тарелки, к которым были прилеплены зажженные свечи. Запах горячего воска вызывал во мне неприятные воспоминания о тех временах, когда я прислуживал в алтаре. Я чувствовал себя бесконечно виноватым. Я знал, что должен был рассказать Карен обо всем прежде, чем это сделает Жанин. Но я не посмел.

Хлопнула входная дверь. Огоньки свечей на кухонном столе запрыгали и замигали на сквозняке – точь-в-точь как у вотивных свечей, которые ставят перед иконами с молитвой о прощении грехов. Вошла Карен, ее изломанная тень заколыхалась на потолке.

– В чем дело? – спросила она.

– Забастовка, наверное. В последнее время профсоюзы ведут себя особенно активно. Если так и дальше пойдет…

– Понятно, – перебила она холодно.

– Карен, послушай…

– Скотина! – прошипела она в полутьме. – Какая же ты скотина, Ленни!

– Мне очень жаль, но…

– Ах тебе жаль?! Превосходно! Впрочем, чего же я ожидала?! Все вы, мужчины, одинаковы!

– Только не надо делать из этого политическую проблему, договорились? Это было просто увлечение…

– Я не делю проблемы на личные и политические.

– Но ведь это было не серьезно…

– Что для тебя серьезно, Ленни?

– Послушай, Карен, раньше мы не делали из мухи слона…

– О нет. На дворе были «безумные шестидесятые»… Как же, великая сексуальная революция и все прочее! Только мы не победили, Ленни. Мы, женщины, проиграли. Мужчины – те действительно получили некоторую свободу, а мы по-прежнему должны по первому требованию раздвигать ноги и притворяться, будто нам это нравится. Мужчинам – удовольствие, женщинам – притворство.

– Карен, послушай…

– Ты, наверное, воображаешь себя этаким жеребцом в своей черной коже и с «конским хвостом», но на самом деле ты – ничтожество. Ты просто используешь, а точнее – злоупотребляешь своими возможностями, чтобы произвести впечатление на юных, наивных девочек.

– Одну минуточку, Карен, я не…

– Ты ничтожество, Ленни. Как все мужчины. То, что дано тебе природой, ты тратишь на то, чтобы подчинять себе женщин. Ты просто деспот и тиран! Не забывай об этом, потому что я-то не забуду.

И с этими словами она выбежала вон, громко хлопнув дверью.

Когда я входил в главные ворота тюрьмы, охранник-сопровождающий вел меня вдоль боковой стены. По пути к блоку строгого режима мы миновали несколько основных секций, откуда доносилось ставшее уже знакомым гудение сотен голосов. Это гудение исходило из каждой камеры, из каждого блока, с каждой лестничной площадки. На меня оно, как ни странно, действовало успокаивающе, напоминая жужжание пчелиного роя. И только потом мы спускались в Субмарину.

В последнее время меня начинало беспокоить положение в группе. Перестал ходить на занятия Джефф – мягкий, спокойный человек, на совести которого было три убийства. Остановив меня в коридоре после лекции, он сказал, что, как ему кажется, я не уделяю ему внимания. По его мнению, на занятиях солировал Гарри, и только Гарри.