Читать книгу - "Откровение огня - Алла Авилова"

— Кто там у нее?

— Дронов.

— Кто он ей?

— Бог. Нет, я не шучу. Вот вы говорите все время: «Господь повелел», а она: «Дронов сказал».

— Кто он такой? Никогда не слышал это имя.

— Сам он говорит, что рабочий из Москвы. Но я не верю. Рабочие работают, а этот разъезжает. Наташа познакомилась с Дроновым в Боброве, в швейной мастерской Калитиной, она там подрабатывает. Этот «рабочий» туда приходил со своими листками, дал один и ей. Наталья показала листок Дронова Ирине. Они его от меня прятали, но я его все же увидела. Листок глупый, о каком-то царстве трудового народа. Не думала я, что эта чушь так изменит Ирину. «Я должна работать!» — объявила. «Работай здесь, — говорю. — Подними имение. Ведь все запущено, живем в долгах». Нет, «работать» для нее — другое. Если для себя — это не «работать». Поехала вместе с Натальей в Москву, к Дронову. Обе собираются зарабатывать на жизнь шитьем.

— Что ж, похвальное дело…

— Похвальное? Было бы похвальное, если бы не слепой фанатизм. Ведь они уехали не просто начать самостоятельную жизнь — это-то я бы как раз поняла и приняла. Нет, они уехали «служить народу». Почему бы этому народу здесь не служить? Да потому, что служить по-настоящему кому бы то ни было скучно. Интересны собрания с разговорами об идеалах, вся эта крикливая групповщина. Этот Дронов ведь организовал у себя в Москве какой-то кружок, и наши девицы собираются в нем участвовать, А вот мать поддержать в ее одиночестве, ее безысходности — о том и речи не может быть. Ирина, когда уезжала, мне столько жестокого, обидного наговорила — я и паразитирую на труде народа, я и никчемная, ничего не умею, и так далее. Она ведь меня теперь ненавидит. Это моя боль.

— Скажите, в Леснянке остались вещи Натальи?

— А почему вы так Натальей интересуетесь? — запоздало заинтересовалась Артюшина.

— Есть одна причина. Исповедовалась она у меня. Большего сказать не могу.

— Понимаю-понимаю, — пробормотала Варвара Савельевна. — Наталья все забрала с собой. Я думаю, она сюда больше не вернется. И слава Богу.

Извозчик, привезший отца Иоанна в Леснянку, встретил священника недовольным взглядом, но ничего не сказал. Иерей и забыл, что обещал держать его не больше получаса. На разговор с Артюшиной ушел целый час — вот уж не рассчитывал, что столько с ней проволынится. У Иоанна от усталости покруживалась голова. «Обратно!» — бросил он извозчику.

От рывка коляски священник упал на спинку сиденья и так, полулежа, остался сидеть. Закрыл глаза, дал душе отойти. Такое удовольствие — никого не слышать и самому молчать. Если бы еще мысли не докучали.

— Голубчик, — обратился Иоанн к извозчику, когда подъезжали к Боброву, — возьми дорогу на Посад, в Благовещенский монастырь. Мне надо еще туда заехать. Я останусь в Посаде, а ты отправляйся оттуда обратно в Бобров и завези от меня письмецо матушке. Понял?

Извозчик дернул в ответ головой. «Хороший мужик, — отметил иерей. — Надо будет не забыть написать Аннушке, чтоб хорошо ему заплатила».

Когда добрались до Благовещенского монастыря, отец Иоанн первым делом пошел в контору и попросил там перо и бумагу. «Дорогая Аннушка! — писал он жене. — Я нахожусь сейчас в Посаде и собираюсь на исповедь к отцу Прокопию. Я буду просить его оставить меня на время в монастыре. Чувствую, мне нужно уединение. Со мной творится неладное. Не могу сказать что — я сам этого не понимаю. Поехал от Артюшиной домой и не доехал — велел извозчику повернуть в Благовещенский монастырь. Прости меня, Аннушка. Нечисто в душе. И болезнь была от того. Я сделаю так, как скажет отец Прокопий. Тысячу раз прости. Господь с тобой. Иоанн».

Иерей запечатывал письмо с чувством, что что-то забыл.

— Матушка тебя не обидит, — пообещал он извозчику, передавая свой листок. И тут вспомнил, что не написал о вознаграждении. Экономная Аннушка наверняка будет торговаться с извозчиком. «А, да ладно!» — отстранился он от этой мелкой заботы.

Ни с кем не было Иоанну так спокойно, как с иеромонахом Прокопием. Он чувствовал себя с ним просто. Мысли, самомнение, себялюбие — все, что делает твердым и тяжелым человеческое «я», — становились неуместными в присутствии его духовника. А если «я» продолжало торчать в Иоанне и в беседе с ним, тот незаметно вынимал эту занозу.

Курносый, с щечками-яблочками, отец Прокопий не поражал чем-то особенным. Его наставления были смесью известных мест из Священного писания и житейской мудрости, и скажи их кто-то другой, они казались бы банальными. Выходя же из уст безмятежного монаха, общеизвестное приобретало значение «вечных истин».

Выслушав пространный рассказ своего духовного чада, отец Прокопий вздохнул.

— Беда сейчас с девицами. Раньше отцы-матери мне все о сыновьях плакались, теперь больше о дочерях.

— Может, книга Натальи и вправду из Захарьиной пустыни?

— Все может быть, — опять вздохнул отец Прокопий. Он посмотрел на иерея и добродушно усмехнулся: — Ну что ты взял на себя эту заботу? Твоя ли она?

— Да как же в стороне оставаться! Ведь считается, что поучения преподобного Евлария ушли в небытие — а они, выходит, записаны преподобным Михаилом!

— Не был инок Михаил преподобным, — поправил Прокопий. — Бражник он был, болтун, бесстыдник.

— Так-то оно так, но он все же мог записать поучения отца Евлария.

— Зачем?

— Чтоб не пропали.

— А что толку-то в записи бражника? Можно ли верить такой записи?

— Бражник он, конечно, бражник, но не только ведь. Разбойников-то отец Михаил раскаяться заставил!

Отец Прокопий вздохнул и сказал с сочувствием:

— Сын мой, уж очень ты россказням доверяешь. Молва о кенергийцах разошлась из Спасского монастыря, от захарьинских братьев, которые перебрались туда после пожара. Но что те иноки могли знать о затворниках? Да ничего. Все, что захарьинские братья порассказали о кенергийцах, — всего лишь их домыслы. Ты видел книгу, о которой говорила девица?

— Мельком.

— Чего так?

— Наталья мне ее в руки не дала.

Отец Прокопий покачал головой.

— У меня нет над ней никакой власти, — оправдывался иерей. — От церкви она отбилась. Эта книга ей голову заморочила.

— А что она о скитнике сказала?

— Только то, что ее отец его порешил. За связь с матерью.

Отец Прокопий перекрестился.

— Отче, я как увидел книгу Натальи, так сердце зашло. Отчего так? Измучила меня эта книга. И ночью нет мне от нее покоя — снится. Ведь Наталья мне ее предлагала — на условии, что уйду от жены и оставлю приход. Немыслимое дело, невозможное. Что делать, отец? Мысли о кенергийской книге рвут меня на части. Пусть отец Михаил — бражник, но поучения отца Евлария он знал. Пусть путано их записал, но разобраться все ж можно. Мучение думать, что его книга по рукам ходит. Здесь и кощунство может быть, и злоупотребление. Вот и думаю я, уж не требует ли Господь от меня жертвы? Страшное это дело, чтобы священник брак свой рушил, паству бросал. Но ведь другие ради Христовой церкви и не на такое шли! Пути Господни неисповедимы, разве не так? Может, это мученичество мое? Моя судьба? Сколько подвижников, мучеников правды Христовой даже детьми своими жертвовали…