Читать книгу - "Семь ангелов - Николай Усков"

– Как похитили?

– Видишь ли, я толком не разобрался. Меня встретили, привезли, а у дома полиция, человек тридцать, и этот сумасшедший. Офицер сказал мне, что Климов исчез. В одной из комнат они обнаружили следы борьбы и кровь.

– Кровь! – вскрикнула Лиза.

– Все, не могу разговаривать, меня хотят допросить. – Алехин разъединился.

Лиза, привыкшая к тому, что в любой чрезвычайной ситуации надо просто позвонить папе, машинально набрала его номер. Это был секретный телефон, только для семьи. Механический английский голос предложил перезвонить позже. Только теперь Лиза поняла, что, собственно, сказал ей Кен. Папа либо убит, либо пропал. Папы нет. Что-то крутилось у нее в голове, какая-то странная, мимолетная мысль, но сосредоточиться на ней Лиза не смогла. Она побежала в дом и уже через четверть часа голубой «Bentlеy Azure» уносил ее в сторону автобана, ведущего в Авиньон.

Неаполь, лето Господне 1344, месяца ноября 2-й день

Отца моего я не помню. Мать же зовут Дельфинией, и приходится она сестрой господину нашему папе. По исполнении семи лет дядя забрал меня в Париж, где он, будучи тогда архиепископом Руанским, служил советником королю Франции Филиппу. По достижении десяти лет принял я обеты ордена Святого Бенедикта в аббатстве Святого Германа[3], но вместо того, чтобы отринуть мир, в мир погрузился. Монастырем моим стал королевский дворец, ибо по воле дяди предназначен был изучать не божественное, а человеческое. То, что для сверстников было пустой забавой, для меня сделалось ремеслом: кто заметит ребенка, спрятавшегося за портьерой, сундуком или в камине, но не праздности ради, а чтобы выведать тайное. В пятнадцать лет дядя определил меня в Парижский университет изучать искусства[4], философию и теологию. Когда же в лето Господне 1342 он был избран папой, переехал к нему в Авиньон. По исполнении нам девятнадцати лет решил наш господин отправить меня в Неаполь, дабы, как некогда в Париже, служил ему тайным оком и, если понадобится, рукой.

Город этот ужасен и видом, и запахом, но особенно людьми, его населяющими. Чванливые, тщеславные, низкорослые, смуглые лицом и телом, неумеренные в словах и невоздержанные в поступках, они сбиваются в стаи, в которых младшие раболепно преклоняются перед старшими. Своеволие старшего заменяет им закон человеческий и божественный. Ни один из здешних сеньоров не выйдет на улицу без ватаги своих близких, которых сарацины[5]называли mahyas или mafiusu, а сами неаполитанцы – мафиози, что значит беснующиеся. Ибо достаточно одного неосторожного взгляда, чтобы вызвать у этих людей ярость.

Горе любому, кому судьба определила жить на чужбине. Горе вдвойне, если ты принужден покинуть землю мягкую и плодородную, людей честных и умеренных, чтобы оказаться у самого входа в преисподнюю. Ибо, как известно, располагается он здесь, в Сицилийском королевстве[6], а именно в чреве горы, которую древние называли Везувием.

Близость адского пламени испепелила окрестности Везувия настолько, что они большею частью являются пустыней. Иногда даже можно видеть, как геенна огненная исторгает искры, пламя и серу из глубин своих. Иные несведущие считают, что вход в царство Люциферово располагается в горе по имени Этна, что находится на большом острове к югу от Неаполя. Мы же думаем, что в королевстве этом, запятнавшем себя языческими суевериями, изменой и многими неправдами, демонам удобнее всего вырываться на поверхность земли, чтобы лететь отсюда по миру в поисках отпавших душ. Как свидетельствует некий Дант из Флоренции[7], есть у ада множество отсеков или кругов. Часть демонов пользуется для целей своих Этной, а часть – Везувием. Ведь многие видели, как возвращаются они в Везувий со своею добычей. Один придворный математик, заслуживающий доверия, рассказал нам, что демоны, хохоча, уволокли с собой мага по имени Исаак, каковых здесь великое множество. Едва они взлетели на вершину горы, как оттуда вырвались языки пламени и поглотили нечестивого чернокнижника. Тот же математик, который проходил неподалеку, долго слышал еще стенания этого Исаака, ибо даже за малый грех ожидает нас праведный огонь, а грехам того Исаака не было числа. Многие считают, что любовь к колдовству началась в этих местах с поэта Вергилия[8], могилу которого мне показывали. Находится она в пещере близ Неаполя, но, кроме пыли, искать там нечего. Мы же думаем, что простецы ошибаются, полагая латинское слово для обозначения поэтического сочинения – сarmen – родственным слову «шарм» или «чары», которым в народе обозначают колдовство. В наших краях колдовство, напротив, зовут «грамуром»[9], ибо пусто оно и иллюзорно. Но занимаются им не поэты, а старые грымзы да иудеи, вроде того нечестивого Исаака, которого черти по справедливости забрали в ад.

Мне же, многогрешному, надлежит молиться, предаваться постам и бичеванию, ибо, по юному своему возрасту, не смог устоять перед одной девой, которой овладел, будучи пьян вином. Но и после того не смог избавиться от постыдного наваждения до самого праздника святого Януария.

Деве той, по имени Клара, было уплачено два флорина[10], а также подарен отрез лучшего сирийского шелка. Еще двадцать флоринов ушли на покупку лошади, пять – на стол и три – на достойное облачение из лучшего флорентийского сукна.