Читать книгу - "Вифлеемская Звезда - Абрахам Север"

Вскоре перевели Сергея из наблюдательной палаты в обычную. Туда разрешался допуск определённых вещей и еды, можно также передвигаться самостоятельно по коридору отделения и смотреть телевизор в комнате для досуга, там же он взял книгу с библиотечной полки. Второсортный детективный роман он предпочёл смелым сказам о героях строителях коммунизма. Такой расклад был куда лучше, и он почувствовал себя на свободе.

Вечером в строго отведённый час пациентам могли позвонить на стационарный телефон у поста после тихого часа. Дозвониться очень трудно, так как аппарат один, а тех, кто звонит, обычно с десятка два. Колязина подозвали к стойке, он как раз смотрел кулинарное реалити-шоу по телевизору.

На проводе оказалась Алёна Витальевна, она все эти дни старалась дозвониться и узнавала у заведующего постом, можно ли поговорить с Сергеем Колязиным. Пациентом наблюдательной палаты не положено принимать звонки. Разговаривать разрешалось не больше пяти минут. Алёна Витальевна довольно холодно спросила, как он там. Разговор не клеился, обменялись фразами, дежурными вымученными вопросами, и закончили на этом. Сперва, это показалось каким-то невероятным разговором, очень важным и особенным. На деле же вышло не так. Не этого он ожидал, может он хотел рыданий или слов в признании вины за своё непонимание, однако ничего грандиозного и цепляющего не получилось. У него заметно упало настроение. Он чужд теперь людям по ту сторону стены. Сожаление мутило водную гладь его возрождающегося водоёма жизни. Рябь пошла кругами. Как дни и ночи. Как мысли и пустоты.

Ни с кем он здесь знакомств не завёл, даже с однокомнатниками. По речи и повадкам не назовёшь их какими-то странными или даже нездоровыми. Однако, согласно МКБ47, все они довольно серьёзно больны. Одному диагностировали шизофрению, другой в глубокой депрессии и с забинтованными руками, ибо вены вспорол, третий — что-то мутное и непонятное, четвёртый имел ярко выраженную манию преследования и с логикой у него было туговато. Заговаривал Сергей с ними изредка, зато они между собой заводили разговоры по поводу передачек с большой земли и своего извечного недоедания.

Эйфория освобождения спала как-то быстро. Имеющийся расклад его не устраивал. Голова болела и многие прочие мелочи удручали его, о которых хотелось бы забыть.

Сегодня к Сергею приедет остальная семья, он был предупреждён и это его возбудило до безобразия. Занять себя чтением или сном оказалось невозможным. Когда же время неуклонно стало близиться ко встрече, душа его омрачилась, и он хотел отдалить это дело, а то и совсем отменить. Он думал, что скажет, хотя наученный опытом мечтаний об Инессе, мог бы и догадаться, что его красивые сюжеты не будут иметь точек соприкосновения с реальностью. Наконец, его вызвали, он с содроганием сдвинулся с места и последовал за смотрительницей. Перед ним отворили дверь отделения и в сопровождении конвоя увели на первый этаж, как и ещё одного доходягу с дальней палаты.

Он спустился по лестнице, это было необычно в плане смены обстановки, так как здесь действительно живёшь в коробке с прогулками в десять минут раз в неделю. Знал он цену и здешним сигаретам, эти никотиновые изделия были чем-то наподобие валюты между пациентами. Собственно, обладателем сигарет ему так и не довелось побывать, а любая тяга к табаку давилась мерзким объяснением зависимостей согласно получению перакты.

Спуск вниз. Ему опять отворили две двери, прошёл чуть вперёд. В большом холле советских раскрасок стояли у жестяных сидушек-лавок Елена, Алёна Витальевна в платке, как в церкви, и отец в чёрной кожаной куртке, которой на вид было лет десять, а на самом деле и все пятнадцать. Хотел подойти, но железно прирос к полу. Боялся надсмотрщика рядом, так показалось на первый взгляд, а за этим таилось что-то более глубокое, чего он избегал и стыдился.

К нему сама кинулась сестра, когда завидела брата, она с нечленораздельным воплем побежала к Сергею и с инерцией врезалась в него. Ухватилась покрепче, как это только возможно, в его исхудалое тело, окинутое холщовой рубашонкой, ношенной до него с незапамятных времён.

— Серёжа! — вырвалось у неё, и она не начала плакать. А Сергею этого почему-то хотелось. Он стыдился этого и ничего сделать не мог.

“Подумать только: иметь старших братьев. Один скончался по своей глупости, а второй… А у неё ведь могло больше никого и не остаться. Было два брата, а стало ни одного. Каково ей будет жить тогда?” — Колязина пробрало до дрожи, он мог всё опошлить и теперь, но пошлять нечего. Страдания: свои, чужие, общечеловеческие. Его теория строилась на удовольствии и гормонах счастья, а страдание упоминалось вскользь, на то были свои причины. Его пример наглядно показал, что лучше сладкая ложь и неведение, чем худая правда. Он не хотел верить в то, что он был прав. Пусть лучше он сошёл с ума и всё придумал, чем тот гадкий мир будет таким, каким его открыл он сам, воспользовавшись призмой науки и рационализма, что повлекло Сергея в ад. К сожалению, он думал не раз и о том, что он, как гордец и себялюбец, мёртвой хваткой вцепился в свои рассуждения, в которых он находил подтверждение собственной уникальности, отличности от стада; он приписал себе роль мученика и из гордости и тщеславия хотел показать, как жалко существование, потому что эта сверхидея, оказавшаяся непреложной истиной для самого себя, была его своеобразным Ковчегом Завета и Святым Граалем48, которому он воскуривал фимиам.49 Сергей не мог до конца себе это объяснить. Пытался. А потом просто остановился, умыл руки, и бросил затею. Не зачем это объяснять, а слепо копаться в поисках мифического знания, чтобы упоить своё самолюбие, было уже пройденным этапом, к которому возвращаться не хотелось.

К нему подошли и родители. Они что-то говорили, но то уже совершенно не имело значения. Его не стали ругать и обвинять. Он не всё уничтожил. Ещё можно взрастить новое поле на старом месте, где горела его сущность, разум и душа. Пепел — хорошее удобрение для новых ростков и пришло время их сажать. Пришла весна…

В середине сентября Сергей Колязин был выписан из клиники. Выйдя за пределы больницы, он ожидал узреть глобальные изменения, но мир его огорчил, всё то же самое, только теперь уже желтеющее и более холодное.

Через адаптацию в два дня дома был укомплектован рюкзак, Сергей снова ступил на старую тропу.