Читать книгу - "Белый ниндзя - Гейл Линдс"

— Но как вы...? Я никому об этом не говорила!

— Я тоже. — Он произнес это с усмешкой. — Никто ничего не знает об Омукэ Темном, не так ли? Это потому, что и знать-то особо нечего. Моя жизнь пуста, бедна и, в общем, бессмысленна. Она заполнена только работой. — Он протянул к ней руку и коснулся ее, заставив вздрогнуть, как от удара током. — Теперь в ней появилось кое-что еще. Вроде и звезды засияли где-то на краешке мироздания. Луна встает... Может, даже и солнце где-то есть, а, Томи?

— Я... Нет! — она вырвалась и, плечом распахнув дверь кладовки, помчалась по коридору, хватая воздух широко открытым ртом.

В уборной она умылась, стараясь не глядеть в зеркало, как будто боялась, что не свое лицо увидит, а его.

Только сейчас до нее дошел весь ужас ее положения: она оказалась вовлеченной в орбиту жизни человека, который жил по своим собственным законам, как будто выпав из строгой социальной иерархии современной Японии. Одно дело общаться с ним в мире, построенном ее собственной фантазией, и совсем другое — в реальности.

ВЕДЬ ТЫ БЫЛА ОЧЕНЬ НЕСЧАСТНА, ТОМИ. Она снова услышала его голос, обвивающийся вокруг ее горла, как удавка, сделанная из ее собственных волос. Как он узнал? Ведь это была ее тайна.

Реальность потрясла ее. С какой легкостью я отдалась ему, думала она. Потому что он сумел проникнуть в мои мысли и даже самые тайные мечты. Я согрешила, но больше это не повторится. Нет большего унижения для человека, чем заставить его наслаждаться запретным актом. Он специально это сделал, чтобы унизить меня.

А может быть, это и не так, думала она. Сендзин Омукэ — волк-одиночка, которого начальство терпит потому, что он полезен как профессионал, и закрывает глаза на его человеческие качества. Он в душе бунтовщик против всех законов человеческого общества, и поэтому в полиции его никто не любит, но все — даже начальство — побаиваются. Но ситуация может перемениться. Что тогда? Томи вздрогнула от одной этой мысли. Его сотрут в порошок.

Она приказала себе не думать о всех этих ужасах и покинула уборную с такой же поспешностью, с которой вбежала в нее пять минут назад.

* * *

По четвергам Кузунда Икуза обычно засиживался на работе допоздна, и поэтому Барахольщик позволял себе заняться другими делами. Следить за Икузой в эти часы не имело смысла.

Теперь он понял, что это было ошибкой. Перевалило уже за девять часов, а Икуза все еще находился в своем кабинете высотного здания «Ниппон Кейо», где «Нами» снимала целый этаж.

Барахольщик находился внутри здания, проникнув сюда под видом инженера-сантехника и бесследно растворившись в длинных коридорах этажом выше.

Со своего наблюдательного пункта он увидел Киллан Ороши еще до того, как она вошла в комнату Икузы, и сразу навострил свои электронные уши. На ней была коротенькая замшевая юбочка, светлая шелковая блузка, высокие сапожки. Поверх всего этого был накинут прозрачный плащ с пятнами, как у питона. Энергичной походкой Киллан шла по длинному коридору прямо в кабинет Икузы.

За окнами ночной Токио сверкал, как груда драгоценных каменьев. Микроскопические частицы выхлопных газов висели в воздухе, и сквозь эту дымку контуры небоскребов квартала Синдзюку просвечивали пуантилистскими точками, как на полотнах Сера.

Кузунда Икуза не работал. Он ждал Киллан. При ее появлении он отложил в сторону бумаги, которые он чисто механически перекладывал с места на место в течение последних двух часов.

— Зачем тебе надо обязательно вести себя так по-глупому неосторожно? — спросил Икуза, как только она вошла.

— Если бы мой отец узнал про нас с тобой, у него случился бы сердечный приступ, — сказала Киллан и с какой-то блаженной улыбкой на губах прибавила: — Вот здорово бы было!

— Не говори глупостей, — возмутился Икуза. — Ничего хорошего в этом не было бы.

— Тебе не приходится с ним жить, — возразила Киллан. — Он ненавидит мою мать.

— Ты ему очень дорога.

Киллан издала гортанный смешок, от которого в сердце Барахольщика что-то екнуло.

— Ты предпочитаешь думать именно так, потому что ты совратил меня.

Икуза промямлил:

— Иногда я не понимаю твоего юмора, Киллан.

Опять смешок, только еще более откровенно эротический:

— А я вовсе не шучу. И ты прекрасно об этом знаешь, Кузунда. Ты все знаешь.

— И что я нашел в тебе, Киллан?

— Ты прекрасно знаешь что. Прекрасно знаешь. Некоторое время они ничего не говорили, только было слышно громкое сопение Икузы.

— Да, — согласился он через какое-то время слегка хриплым голосом. — Знаю. Но скажи мне, как я, зная о тебе все, ничего не могу поделать с собой?

— Ты действительно хочешь получить ответ, — спросила Киллан, — или это только риторический вопрос? — Он на это ничего не ответил, и тогда она продолжила: — Ты любишь раскладывать меня, потому что тебе кажется, что ты при этом раскладываешь и моего папашку. Разве это не так? Ну, может быть, не совсем так... Главное, только мне удается соблазнить тебя, Кузунда, потому что мы дополняем друг друга. Ты все свое время посвящаешь тому, что навязываешь свою волю другим людям, и это довольно тяжелый труд. О да, я знаю, что ты в этом никогда не признаешься, но это действительно трудно. Вот в том-то и заключается прелесть наших отношений, что тебе не нужно ни в чем мне признаваться, а мне не нужно разыгрывать перед тобой никакой роли.

Барахольщик прямо-таки видел ее умненькие глазки, буравящие толстую кожу ее любовника, и думал, понимает ли Икуза, в какую бяку вляпался.

— Тебе удается соблазнить меня, потому что я тебе позволяю это.

Киллан расхохоталась:

— Ты говоришь о соблазнении как о заключении финансовой сделки! Ладно, Бог с тобой! Я не обвиняю тебя в слабостях, Кузунда, в реальных и воображаемых. Мне нет дела до тебя. Я делаю то, что делаю, из-за отца. Я сплю с тобой, потому что это буквально убьет его, если он узнает, что я раздвигаю для тебя ноги. Вот какая я! И в твоих махинациях я принимаю участие, потому что я в душе анархистка. Мой отец никогда не был бунтарем, даже в молодости. А меня, как говорят мои друзья-революционеры, снедает жажда перемен. А как ты думаешь, что привлекает людей ко мне?

Барахольщик не мог судить о том, насколько этот монолог понравился Икузе, но на него он произвел некоторое впечатление. До этого он явно недооценивал ее. Теперь воображение рисовало ему черные глаза Икузы, блестящие от возбуждения, его большую лысую голову, склоненную к ней.

Слушая разглагольствования Киллан Ороши, Барахольщик вспомнил высказывание английского поэта Алджернона Суинберна: «Перемены могут коснуться всего на свете, кроме правды». Но ему показалось, что эта пара так называемых революционеров вряд ли поняла бы, что имел в виду Суинберн.