Читать книгу - "Розы мая - Дот Хатчисон"

– Семья?

– Она сломалась, когда еще была там. А семья доломала. Но с ней получается уже…

Она заканчивает за него:

– Трое. Три самоубийства менее чем за четыре месяца.

– Психологи предупреждают о еще двух возможных. Скорее да, чем нет, так они это сформулировали.

– А другие?

– Время покажет. – Ему неприятна эта фраза, но еще больше неприятна заключенная в ней правда. – Некоторые… уже никогда не будут прежними, но выдержат, насколько это возможно. Без боя они не сдадутся. Если сгорать, то уж со всем миром.

– Четыре месяца – не такой уж большой срок.

– Меньше четырех.

– Да, меньше, – легко соглашается она – не потому, что поправка важна, а потому, что для него эта тема все еще больная, и она это знает. После всего случившегося Эддисон еще на удивление крепко стоит на ногах. Он агент ФБР, черт возьми, и пусть он должен быть ранимым, видеть эту ранимость другим вовсе не обязательно.

– Ты об этом вообще когда-нибудь думала? – спрашивает вдруг Брэндон.

– Нет. – Ответ быстрый, но не мгновенный. Не защитный, не рефлексивный. – Чави была большой частью моего мира, но не всем им. Да, я была разбита горем, но я была также и зла. Разница ведь есть, да?

– По-твоему, есть?

– Даже если нет, есть кое-что другое. У меня забрали сестру, но свободу я не потеряла. Я осталась тем, кем была, и не назначила день смерти.

Дата истечения срока годности, так назвала это одна из выживших Бабочек. Как у пакета с молоком.

Эддисон чувствует, как оживают в его животе креветки из съеденного ло-мейна.

– Я потеряла сестру. Ваши Бабочки потеряли себя. Разница, по крайней мере, в этом.

– Мы знали, что она намерена это сделать. Предупредили ее родителей, попросили позволить ей принять предлагаемую помощь. Вик просил.

– И Рамирес, – говорит она, нисколько не смущаясь, потому что он просить не может.

С подозреваемыми Эддисону всегда работалось лучше, чем с жертвами. Еще один факт, говорящий о нем больше, чем следовало бы.

– Когда такое случается, знание не помогает, чувства не меняются.

Так ли? Впрочем, вопрос не из тех, что так уж важен. Убийца ее сестры до сих пор на свободе, и даже если б они знали, кто он, Чави это не вернуло бы.

– Так что, я когда-нибудь встречусь с ними? – спрашивает она.

Брэндон моргает и почти отводит телефон от уха, чтобы взглянуть на трубку.

– С кем?

– С теми, кто, прежде чем сгореть, подожжет мир. Думаю, у меня есть с ними кое-что общее.

Эддисон даже усмехается от неожиданности.

– Вот уж да. И – нет, ни в коем случае. Тебе никогда не позволят с ними встретиться, – твердо говорит он, торопливо продумывая последствия такого заявления. С Инарой и Блисс она точно сошлась бы, тут и сомневаться не приходится. Нет уж, нет уж…

Тихий смех… даже не смех, а выдох; но узел в груди слабеет. Странно, даже противоестественно, что можно одновременно чувствовать себя лучше и хуже.

Но ради своего собственного благополучия, а также ради общего состояния мирового порядка крайне необходимо, чтобы они никогда не встретились.

Утром в среду вырываюсь из сна с паническим ощущением, что из-под меня уходит кровать. Или мне так только кажется… Прыгаю на матрасе, продираю глаза. В комнате темно, но просачивающегося из коридора света достаточно, чтобы различить силуэт мамы, которая стоит, облокотившись на изножья кровати, в позе Супермена. Каркас скрипит от дополнительного веса. Я со стоном падаю на спину и накрываю лицо подушкой.

– Какого черта, мам?

Она смеется и садится рядом. Обнимает меня, и теплое, знакомое дыхание с запахом кофе касается моей шеи.

– Ты, конечно, можешь провести урок в пижаме, но это не освобождает тебя от необходимости вставать в разумно приемлемое время.

– А что, на улице еще темно?

– Да.

– Тогда это еще не разумно приемлемое время.

Мама снова смеется, забирает подушку и целует меня в щеку.

– Вставай, милая. Я приготовлю тебе завтрак.

Вафли у нее получаются восхитительные. Ради таких даже стоит слезть с кровати.

Сразу после завтрака мама уходит на работу, а я провожу остаток утра, стараясь настроить мозг на математику, естествознание и историю во французском варианте.

Так много истории… Мне и в голову не приходило, насколько все закручено вокруг Соединенных Штатов, пока я не стала догонять ребят, в одном классе с которыми окажусь этой осенью. В конце концов голова начинает болеть от языковой перегрузки. Я откладываю все и, закутавшись в восемь или десять слоев одежды, выхожу, чтобы бросить вызов миру за стеной. День ясный, но холодный. Боже, какой же он холодный…

И зачем только ветераны мучаются со всеми этими обогревателями, если можно просто зайти под крышу? Холод такой, что даже возле павильона ничего не стоит отморозить нос, а ведь рядом, едва ли не на расстоянии вытянутой руки, имеются целых три «Старбакса». Но задавать такие вопросы я не собираюсь. Сегодня у меня первая игра с ними, и мне еще только предстоит завоевать себе место. Это относится к любой группе.

– Эй, Синенькая, играешь сегодня со мной, – заявляет красноносый ветеран Вьетнама еще до того, как я делаю шаг на траву.

Другие посмеиваются, но прозвище, которым он меня наградил, сегодня как нельзя кстати. Бинди^[9] над переносицей – голубой кристалл в серебре, как и гвоздик в правом крыле носа, а когда я стаскиваю с головы вязаную шапочку, в волосах ярко вспыхивают темно-синие пряди. Красноносый моргает, потом, словно соглашаясь с представленными доказательствами, смеется.

– А мне вас как называть? – спрашиваю я, забираясь на скамейку.

– Зови этого урода Корги, слышь? – кричит сосед красноносого, не обращая внимания на локоть, которым Корги тычет его в бок. Бейсболки у них одинаковые, и я думаю о том, что этим двоим, прошедшим вместе через ад, есть на кого опереться.

Что ж, ад бывает разный, а потеря есть потеря. Мы с мамой тоже держимся вместе, но нам не довелось пройти такую войну, как им.

Пока мы с Корги расставляем фигуры, представляются и некоторые другие: Стивен, Филипп, Хорхе и рядом с Корги Хэппи, который, похоже, уже промочил горло. Остальные сосредоточены на игре. Ганни, сидящий на своем, похоже, привычном месте в углу, улыбается мне, машет рукой и переводит взгляд на доску. Сегодня его противник – тот невзрачный мужчина, с которым я разговаривала в прошлый раз.