Читать книгу - "Последняя - Александра Олайва"

Или, может быть, мне просто надо было себя в этом убедить, чтобы оправдать комфорт теперешней жизни.

Кусочек конфеты впивается мне в десну – почти болезненно – а потом тает. Я чувствую вкус дешевого молочного шоколада: это скорее ощущение сладости, чем реальный букет. Я наклоняюсь, растягивая икроножные мышцы. Спутанная масса волос, которая когда-то была конским хвостом, падает через плечо, а пальцы замирают примерно в двадцати сантиметрах от пальцев ног. Мне уже много лет не удается дотянуться до носков, не сгибая колен, но это расстояние должно было быть намного меньше. Я даже за щиколотки себя ухватить не могу, и это ощущается, как неудача, как странная измена. В течение нескольких недель перед моим отъездом мы с мужем устраивали ежевечернее «стратегическое планирование»: свернувшись рядом в постели, придумывали, что мне можно сделать, чтобы победить. Растяжка была одним из моментов, которые мы обсуждали: как важно сохранить гибкость. Постучав себя по лодыжкам, я даю себе слово, что буду разминаться каждое утро и каждый вечер. Ради него.

Мне хотелось чего-то важного. Так я и сказала ему прошлой зимой: с этих слов все и началось. «Одно последнее приключение, а потом начнем думать о ребенке», – сказала я.

Он понял. Согласился. Именно он нашел ту ссылку и предложил мне подать заявку. Хоть мне и становится все труднее его ощущать, я знаю, что он смотрит шоу, и знаю, что он мной гордится. У меня были срывы, но я делаю все, что могу. Я не сдаюсь. И знаю, что стоит мне вернуться домой, и та отдаленность, которую я сейчас чувствую, испарится.

Но я все равно жалею, что на мне нет моего кольца.

Я заползаю обратно в укрытие, продолжая об этом думать.

Спустя несколько часов, наблюдая из моего укрытия, как светлеет небо, я думаю о том, что не засыпала, вот только я помню свой сон, значит, все-таки спала. В нем была вода: я была на причале или в лодке и уронила его, моего вырывавшегося и агукающего маленького мальчика, который плохо умещался у меня на руках… и почему он вообще у меня был? Он выскользнул из рук, а мои ноги приросли к месту, и я смотрела, как он погружается в бездонную морскую глубину. Изо рта у него вырывались пузыри от крика, который звучал как радиопомехи, а я стояла, беспомощная и растерянная.

Чувствуя себя совершенно вымотанной, я выползаю из укрытия и снова разжигаю костер. Пока греется вода, доедаю остатки студенческой смеси, смотрю на пламя и жду, чтобы этот сон забылся, как всегда забываются неприятные сны.

Еще в университете у меня начались кошмары, в которых я убивала случайно зачатых детей. Секс был для меня новинкой, и каждый мой опыт сопровождался страхом, что презерватив порвется. Случайная близость приводила к нескольким неделям регулярных снов, в которых я забывала своего новорожденного ребенка и то оставляла в раскалившейся под солнцем машине, то отворачивалась, и он скатывался со стола на цементный пол. Один раз младенчик выскользнул у меня из потных рук на вершине горы, и я смотрела, как он катится вниз к шоссе, казавшемуся тонкой ниткой. Хуже всего обстояли дела, когда я начинала с кем-то встречаться, когда это была не просто совместная ночь, а проявление любви – или хотя бы приязни. Годам к двадцати пяти такие кошмары начали сниться мне все реже и полностью прекратились уже через год после того, как я встретилась с мужем – первым человеком, вместе с которым почувствовала, что когда-то в будущем буду готова иметь детей.

Эти сны возобновились в ночь после испытания в домике. Не каждую ночь, насколько я помню, но почти каждую. А иногда даже в моменты бодрствования. Мне даже не надо закрывать глаза – достаточно просто перестать фокусировать взгляд, и я его вижу. Всегда «его». Это всегда мальчик.

Наполнив фляжки, я раскидываю укрытие и тушу костер. А потом снова выхожу на пропеченную солнцем сельскую дорогу, по которой уже много дней иду примерно на восток. Я повесила компас на шею и время от времени проверяю направление.

Я иду уже час, когда неотвязная боль в шее напоминает, что я не делала растяжку. Всего несколько часов беспокойного сна – и я уже забыла свое обещание. «Извини», – беззвучно говорю я, поднимая лицо к небу. Расправляю плечи и выпрямляюсь, продолжая идти. «Вечером», – думаю я. Вечером растяну все мои ноющие мышцы.

Я следую за поворотом дороги и вижу впереди серебристый седан, съехавший с дороги. Все колеса, кроме левого заднего, сошли с покрытия и утонули в грязи. Я настороженно иду по следу его заноса. Фляжка бьет по ноге. Совершенно ясно, что машину поставили здесь специально. Внутри должны оказаться припасы или подсказка.

Меня начинает подташнивать. Стараюсь, чтобы нервозность не отражалась на лице: я не вижу камер, но уверена, что они спрятаны в ветвях ближайшего дерева и, наверное, в самой машине. Возможно, где-то рядом и беспилотники: парят, наблюдают.

«Ты сильная, – говорю я себе. – Ты смелая. Ты не боишься того, что может оказаться в этой машине».

Я заглядываю в окно со стороны водителя. Место водителя пустует, а рядом с ним видны только остатки фастфуда: промасленные бумажки, большой пенопластовый стакан с обгрызенной соломинкой и крышкой в коричневых пятнах.

Заднее сиденье застелено смятым одеялом, а за сиденьем пассажира пристроена небольшая красная сумка-термос. Дергаю ручку задней дверцы, и она открывается со звуком, которого я не слышала уже несколько недель: щелчок отходящего запора, такой характерный и в то же время такой обыденный. Я слышала этот звук тысячи раз, десятки тысяч… может, даже сотни тысяч. Этот звук ассоциируется у меня с расставанием. Эта ассоциация раньше оставалась на уровне подсознания, но сейчас, когда я открываю дверь, слышу этот щелчок, я ощущаю, как мой страх сменяется чувством облегчения.

«Ты уезжаешь. Ты отсюда выбираешься. Ты едешь домой». Не мысли, а бессловесные заверения, которые я адресую самой себе. «С тебя хватит, – говорит мне мое тело. – Пора ехать домой».

И тут меня накрывает запах, а через мгновение – осознание.

Я отшатываюсь и спотыкаюсь, спеша поскорее отдалиться от их разлагающейся бутафории. Теперь я вижу их реквизит: отдаленно человеческую фигуру под одеялом. Она маленькая. Крошечная. Вот почему я не заметила ее через окно. Шар не-головы был прислонен к двери и теперь чуть свисает с сиденья. Из-под покрывала выскальзывает прядка темно-каштановых волос. Кочки, которые должны были изображать ноги, едва доходят до середины сиденья.

Они не в первый раз изображают ребенка, но раньше брошенных детей не изображали.

– Ну, ладно, – шепчу я. – Это дерьмо уже стало скучным.

Но это совсем не скучно. Каждый раз реквизит такой же ужасный и пугающий, как и предыдущие. Их было уже четыре – пять, если считать ту куклу. Я захлопываю дверь, и этот звук, который у меня ассоциировался с победным приездом, еще сильнее разжигает мой гнев. Я ударила по не-ребенку, прищемила дверцей бутафорскую прядь темных волос.

Неужели эти волосы настоящие? Может, какая-то женщина где-то обкорнала себе волосы, решив, что ее кератиновые нити придадут мужества ребенку, который борется с раковой опухолью, а в результате они стали частью этой мерзкой игры? Смотрит ли нас донор, опознает ли она эти волосы? Почувствует ли она удар этой автомобильной двери собственной головой?