Читать книгу - "Фальшивая Венера - Майкл Грубер"

Женщина открыла мое лицо, и я не пытался его спрятать. Лучше оставаться полностью пассивным. Женщина была очень похожа на Лотту, мою жену, но ее лицо было размытым, нерезким, как лицо карлицы на моей картине. Она прикоснулась к моему лицу и сказала:

— О, Чаз, что с тобой произошло?

Мне тоже хотелось бы это узнать, очень хотелось бы.

Я не знал, что ответить. Я не хотел у нее спрашивать. Я не хотел знать, за кем она замужем.

Женщина сказала:

— Я так тревожилась. Креббс сказал, что у тебя рецидив, ты в бреду, не узнаешь окружающих. Я поспешила приехать.

Я медлил, пытаясь найти собственный голос, и, когда наконец заговорил, он показался мне совершенно незнакомым. Я сказал:

— Я писал для королевской семьи. Я величайший живописец своего времени.

— Посмотри на меня, — приказала женщина. — Ты знаешь, кто я такая.

— Ты похожа на Лотту. Это так?

И я рассмеялся, издавая жуткий звук. Сумасшедших всегда изображают смеющимися; мы говорим о маниакальном хохоте, и вот почему. Когда почва реальности уходит из-под ног, когда сам смысл отправляется прогуляться, остается только это чудовищное веселье.

И слезы. Я плакал, а женщина прижимала меня, и, возможно, реальность знакомого тела, запах ее волос, аромат духов воздействовали на уровень головного мозга, расположенный ниже того, который был так сильно поражен, и я немного успокоился. Лотта говорила медленно и мягко, как она часто говорит с детьми, рассказала о том, как ее вызвали, как Креббс все устроил, как он подумал, что присутствие родных поможет мне пережить кризис.

И тут, среди этого крайнего экзистенциального ужаса, мне в голову пришла мысль о том, что теперь мой единственный путь — держаться мудрости мудрецов и наклеек на бамперах и просто отбросить все воспоминания как нечто ненадежное, отказаться от прошлого и будущего, попытаться существовать от одного момента к другому и посмотреть, что произойдет. Итак, кем бы ни была эта милая женщина, я не намеревался просить ее подтвердить или опровергнуть что-либо из своего прошлого или то, кто такой Креббс; я собирался полностью отдать ей бразды правления и следовать за ней.

— У меня в памяти все перепуталось, — сказал я.

— Но меня ты помнишь, да? И детей?

— Да. Как ребята?

— О, знаешь, в восторге, самолет, затем этот дом. Тут очень мило. Рядом есть небольшая ферма. Ребята провели там все утро, утки, козы и все такое. Я тебе не говорила, что нашла для Мило замечательную клинику в Женеве? Врачи считают, что смогут ему помочь.

Я сказал, что это замечательно, сказал, что со мной все в порядке и беспокоиться не надо. Затем я заставил себя двигаться, словно робот с дистанционным управлением, нажать одну кнопку, чтобы встать с кровати, другую — чтобы пойти в душ, и так далее. Я оделся, вышел навстречу миру, и жизнь в каком-то смысле возобновилась.

* * *

Все изменила Роза, моя дочь. Я набросился на нее с горячностью, поразившей нас обоих, объятия, поцелуи и глупые слова. В течение следующих нескольких дней я провел с ней неизвестно сколько часов. Теперь я был свободен, располагал всем временем мира. Роза оказалась единственным человеком в моей жизни, кто не считал меня сумасшедшим, она принимала меня таким, какой я есть, и неважно, что думает остальной мир. Можно выстроить на ребенке всю свою жизнь, и многие так и делают, хотя это дьявольски несправедливо по отношению к ребенку — это он должен строить свою жизнь на родителях. Мы гуляли по лесам, плескались в ручьях и немного занимались искусством. Роза раздобыла где-то измельчитель бумаги и сделала большой коллаж — ферма и домашние животные, вот только розового для свиней оказалось недостаточно.

Мы много времени проводили на ферме, и всегда в сопровождении Франко. Именно здесь жили супруги Бинеке, а также крестьяне, работавшие на ферме, — самые настоящие феодальные порядки, эти парни даже носят кожаные штаны. В это время года домашние животные приносят потомство; Роза была очарована, словно ее книжка про животных ожила. Замечательная погода, перистые облака, картина Констебла,[99]мы купаемся в блаженстве, вот только наш сын умирает у себя в комнате, однако в этом существенная часть нахождения в настоящем; неважно, что должно произойти и что уже произошло.

Кажется, я был как никогда любезен по отношению к окружающим, может быть, я оставался чересчур поверхностным, но, похоже, никто этого не замечал. Лотта обращалась со мной очень осторожно, как с живой бомбой, или нет, скорее, как она всегда обращалась с Мило, как с тем, кто может в любой момент исчезнуть. Сам Мило держался со мной натянуто и строго, он был в том возрасте, когда безумие одного из родителей действует на ребенка особенно сильно. Со своей стороны я по возможности его избегал. Я не мог вынести выражение его лица, когда он смотрел на меня.

Как-то утром, когда мы были на ферме, Роза принесла мне маленького утенка, и я смог полностью сосредоточить внимание на крошечном пищащем желтом комочке, и на радости своей девочки, и на сегодняшнем дне, который, казалось, тянулся очень долго, как летние дни в детстве. Роза таскала меня по всей ферме, словно большую игрушку на колесиках, а я не жаловался.

Мы зашли в овчарню. Там были маленькие ягнята. Когда мы рассматривали их, я вдруг опустился на колени и тихо спросил у дочери:

— Можно задать тебе один вопрос?

— Да. Это игра?

— Угу. Я буду притворяться, что ничего не знаю, а ты должна рассказывать мне разные вещи, договорились?

— Какие вещи?

— Ну, например, как меня зовут?

— Чаз. Это сокращение от Чарлза.

— Очень хорошо! А где я живу?

— В своей студии.

— А где живешь ты, мама и Мило?

— В нашем доме. Конгресс-стрит, дом сто тридцать четыре, Бруклин, Нью-Йорк. Я и наш номер телефона знаю.

Я крепко прижал ее к себе.

— Не сомневаюсь, моя хорошая. Спасибо.

— Всё, игра закончилась?

— Да, на сегодня хватит, — сказал я.

Какой замечательный день!

Дальше еще лучше. Мы пообедали на ферме вместе с крестьянами, здоровенными пропотевшими белокурыми парнями, которые постоянно отвешивали моим жене и дочери комплименты по-немецки. Роза свободно владеет двумя языками, английским и французским, и ей было очень приятно обнаружить, что на свете есть еще один язык, на котором ей могут говорить любезности, и она научилась немного говорить с помощью Лотты, подсказывавшей полезные и смешные фразы. Какой чистосердечный смех!

Но после обеда меня вдруг осенило, что я мог выдумать ответы Розы. Я разозлился на себя за одно то, что мне пришел в голову подобный глупый план, и в таком настроении я ускользнул на кухню и разговорился с девушками и фрау Бинеке. Они были заняты, пекли пироги, и я без труда незаметно вытащил из ящика шестидюймовый кухонный нож и спрятал его в рукав. Нож был старый, с потемневшим лезвием и растрескавшейся деревянной рукояткой, так что пользовались им мало и, наверное, его не скоро хватятся. Но лезвие все равно острое. Мне стало хорошо от сознания того, что у меня есть оружие. Я решил, что, если мне удастся установить, кто мои настоящие враги, я им воспользуюсь. Я проверил нож на своих запястьях, просто сделал царапины. Это был еще один возможный вариант, пришедший мне в голову.