Читать книгу - "Самая страшная книга, 2014–2025 - Ирина Владимировна Скидневская"

не успел. Из подвала выскочил разъяренный раненый зверь. Набросился на Леонида, сбил с ног, навалился сверху. Звериная лапа сдавила шею; раскрылась широкая зубастая пасть. Леонид успел сунуть топорище промеж челюстей. Из пасти тошнотворно воняло гнилым мясом, на лицо капала едкая слюна. Глаза куйвы горели бешеным огнем, из глотки рвался звериный рык.

В нем не осталось почти ничего человеческого.

Леонид не мог вздохнуть, куйва сдавливал шею все сильнее, зубы его были все ближе, смрад дыхания сделался нестерпим…

Затем Леонид увидел, как к уху куйвы прижался ствол ружья.

– Жри!

Оглушительно грохнул дуплет, и в лицо плеснуло горячим и соленым. Будто на голову опрокинули котелок с гуляшом. Хватка на горле ослабла. Леонид спихнул с себя мертвое тело, сел, отплевываясь чужой кровью, кое-как утер лицо рукавом. Над ним стоял Зуев, перезаряжал ружье. Он что-то спросил, Леонид не разобрал что именно. В ушах звенело, саднило шею.

– Что? – просипел он.

– Живой, спрашиваю? – повторил Зуев.

– Да.

– Хорошо.

Леонид поднялся на ноги, подобрал топор. Зуев ухмыльнулся.

– Я ему башку снес напрочь. Картечь с солью пополам. И рубить нечего.

Леонид взглянул, тут же отвернулся. Выдавил:

– Надо его сжечь.

– Точно, – кивнул Зуев.

Леонид подошел к Крутову, опустился на колени, приложил ухо к груди. Сердце билось, но едва-едва.

Вдвоем они вытащили Крутова из дома, усадили под деревом, привалив спиной к стволу. Вернулись в дом. Зуев поднял лампу, свернул крышку с емкости. Резко запахло керосином. Зуев облил обезглавленный труп, плеснул на пол, на стены.

– Выходим.

С порога он швырнул горящую лампу в комнату. Стекло разбилось, вспыхнул разлитый керосин.

Они торопливо отошли подальше, к дереву, где оставили Крутова.

– Хорошо занялось, – одобрительно сказал Зуев. – Теперь, значит, наверняка.

– Наверняка, – согласился Леонид. Голос был хриплый, чужой.

– Видать, сильно он тебе горло повредил, – заметил Зуев. – Болит?

– Нет, – ответил Леонид. – Не болит.

Горло и вправду уже не болело. А привкус чужой крови во рту перестал казаться отвратительным.

Совсем наоборот.

Ирина Черкашина

Семь ступеней в ад

Позвякивание чашек. Шум закипающего чайника. Резкий, горький запах растворимого кофе.

– Сонечка, вам?.. У всех налито?

Шорох фантиков, побрякивание ложек.

– Ну, коллеги, как ночь прошла? Чем с утра порадуете?

– Да без происшествий… Спасибо, Андрей Степанович, спасибо, что вы, я бы сахар сама достала!

– Как в третьей? Все тихо?

– Ну, как обычно… Рвало его ночью, потом вроде успокоился, заснул. Ну, как они обычно спят.

– Образцы?

– В холодильнике, сейчас отправим, машина придет. Конечно, видно, как меняется у него… ну, это, содержимое. Сегодня совсем однородное, знаете, как битум. А уж запах… Ну, метаболизм перестраивается до сих пор.

– У этого как-то тяжело…

– Ну, на фоне стресса. В его возрасте депривация переносится крайне плохо… Зато мы наблюдаем развернутый, полноценный процесс трансформации. У остальных-то картина была смазанная.

– Да, жалко парня…

– Нина, разве ты его жалеть должна? Можно мне еще водички?..

Журчание, шелест конфетной обертки, позвякивание. Шорох листаемых распечаток.

– А в седьмой что? Что за активность ночью?

– Да там мать скакала с часу ночи туда-сюда, то в туалет, то чай попьет, то ляжет. Утром я спрашиваю, как ночь прошла, она – ничего. Все, говорит, нормально. Софья вот считает, что это фаза истощения так проявляется, а я опасаюсь…у других, правда, были подобные проявления…

– Отправьте ее на экспресс-диагностику. Вечером видно будет, что там…

– Отправим, конечно.

Вздох.

– Мамашек жалко. Одно дело, когда сразу…

– Нина Николаевна, ты опять… Всех на свете не пережалеешь. И потом, нам как ученым жалость противопоказана. Представь, что из жалости чумного пациента врачи отпустили погулять по городу, а? Пусть воздухом подышит!

– Да за что же их жалеть? Ну за что, Ниночка? У них все процессы протекают абсолютно естественно, только э-э… крайне замедлены. Исход, вероятно, тоже будет естественный. Но не скоро. У нас у всех в свое время те же процессы начнутся, все там будем…

– Ну, не совсем там… Мы же так и не знаем… отчего они…

Молчание. Позвякивание чашек все реже. Шелест страниц тоже смолк. Минута затишья. Всего минута.

– Ну что, коллеги? Пост сдал – пост принял? Софья Михайловна, у вас на сегодня одна консультация, потом зайдете ко мне. Нина Николаевна, вы на отдых. Женя, договорись насчет экспресса для седьмой, и результат сразу мне на стол. Ну, за работу!

Стены здесь раскрашены в разные цвета, но почему-то кажутся серыми. И яркие мультяшные рисунки на стенах – тоже. Все здесь серое, скучное, отвратительное – до тошноты, до крика. Только я, конечно, не кричу. Зачем? Выпустить отсюда не выпустят, только Вадьку напугаю. Самое странное, что сын не слишком страдает от нашего заточения. Нет, он, конечно, ноет порой: хочу гулять, хочу в садик – но будто бы по привычке.

И это мой-то Вадька, который так тяжело привыкал к садику, который отпускал меня из группы не иначе как с ревом! Он почти не обращает внимания на казенные стены «Дома радости» – так называется наша тюрьма. Мы почти месяц в этой радости, в этой комнатке, как сказали бы раньше, «гостиничного типа», с окошком под потолком и малюсеньким санузлом, в этих переходах и кабинетах, в этой… в этой безнадежности.

Может, ему легче оттого, что я все время рядом? Может быть… А вот о другом я думать боюсь. Он мой сын. Мой ребенок. Я его не брошу, что бы ни случилось, кем бы он ни стал.

Хотя мне тошно здесь за двоих. Единственное, что в комнатке хорошего, – вентиляция. Это очень важно, потому что сын…

– Мама, ма-ам, когда в игровую пойдем? Ну когда пойдем? Давай одеваться! Там уже, наверно, Тема пришел, и Светка, и Кирилл…

Иногда он совсем прежний, мой Вадька. Ничего не надо, только играть бы с машинками да носиться с другими детьми – не догонишь, не усадишь. Но в нынешнем его состоянии, как выражается психолог Софья Михайловна, «есть нюансы».

– Скоро пойдем. Но вначале надо на тесты и смазаться лосьоном.

– Фу-у, опять тесты, опять мазаться…

– Не опять, а снова. Иди сюда, Вадька! Вадим!

Только уловив металл в моем голосе, сын подходит. Покорно встает передо мной, разведя в стороны руки – тощий шестилетний мальчишка в одних трусиках. Беззащитный, крошечный птенец.

Я начинаю смазывать его бесцветным лосьоном, резко пахнущим спиртом – спину, живот, руки, промазывая между пальцами. Впрочем, спирт быстро выдыхается. Лосьон, если верить врачам, обеззараживает, а самое главное – нейтрализует запах.

Тот самый запах.

Вадька покорно стоит, не хихикает от щекотки, не переступает озябшими ногами. В этом его отличие от прежнего Вадьки – сейчас он, как говорит наша докторша, почти не получает сигналов от тела.

Но зато их