Читать книгу - "Пятая профессия - Лоренсо Сильва"

— У вас есть ответ на этот вопрос? — У Сэвэджа ныла грудь.

— Основной теорией является нижеследующая: воспоминания каким-то образом закодированы в нейронах головного мозга. Эти биллионы нервов — так выходит по данной теории — не только передают электричество и информацию, но и сохраняют информацию, которую передают. Процесс частенько уподобляют работе компьютера, но, опять-таки, аналогия — как и в случае с крутящимися в наших головах кинофильмами — не является объяснением. Наша память куда сложнее самого сложного компьютера. Да, действительно, кажется, будто нейроны способны передавать информацию от одной инфосети к другой, защищая таким образом наши воспоминания, если какой-то участок мозга поврежден. С другой стороны, существует два типа памяти — короткая и длинная, и их взаимосвязь является абсолютно парадоксальной. Короткая память относится к разряду краткосрочных — она имеет дело с недавно полученной, но незначительной информацией. Например — телефонный номер моего зубного врача. Если мне необходимо заказать номерок, я смотрю номер в книжке, запоминаю его ровно настолько, чтобы дозвониться в офис, а затем незамедлительно забываю до тех пор, пока снова не потребуется звонить и повторять заново весь процесс. Длительная память имеет дело с продолжительными воспоминаниями необходимой информации: телефонный номер моего дома. Какой физический механизм заставляет меня быстро и легко забывать телефонный номер зубного врача, а номер дома помнить? И почему пациенты, страдающие определенными видами амнезии и неспособные запомнить недавние события любой важности, великолепно вспоминают о незначительных фактах, имевших место несколько десятков лет тому? Никто не может этого понять.

— А вы-то во что верите? — спросил Акира.

— В мюзикл Лернера и Леви.

— Не…

— Морис Шевалье и Гермиона Джингольд пели замечательную песню: “Я хорошо это помню.” Их персонажи, по действию, являлись бывшими любовниками, вспоминающими при встрече: “Мы ходили туда”, “Нет, по-моему, сюда”, “Ты носила то платье”, “Да нет, вот это”, “Ах, да, как же, помню прекрасно”. Но они ничего не помнили. Нет, я понимаю, что песенка была о том, что старость — не радость, и поневоле за столько времени все забывается. Но боюсь, все мы тоже не намного отстаем от этих стариков. Существует огромное количество специфических деталей. Их больше, чем мы можем себе представить. У нас с доктором Уайнбергом есть довольно сентиментальная традиция. Каждую субботу, вечером, если мы не на дежурстве или нет вызовов, вместе с нашими женами смотрим какой-нибудь фильм, а затем идем ужинать. После всех недельных стрессов нам хочется хоть как-то развлечься. Вчера Макс милостиво припомнил фильм, который мы смотрели вчетвером. “Но, Макс, — сказал ему я, — этот фильм я смотрел по кабельному телевидению, никак не в кинотеатре.” “Да нет, же, — продолжал настаивать он, — мы вчетвером видели его в городе”. “Прекрати, — отвечал я. — Я вообще на той неделе сидел на конференции. Ты с нашими женщинами ходил в кино без меня.” Спросили жен, но они не смогли припомнить ничего конкретного. И так до сих пор не выяснили, кто же из нас прав.

— Ну, разумеется, — сказал Сэвэдж. — Вы только что сами сказали, что короткая память долго в голове не держится.

— Но где заканчивается короткая и начинается долгосрочная память? И как убедиться в том, что долгосрочная память действительно продолжается? Главный вопрос — в ограниченности сознания. Мы способны помнить только в том случае, если способны запоминать. То, что нами забыто, не имеет субстанции. Мы не можем понять то, что по-настоящему забыто… Опишите нам будущее.

— Не могу. Его не существует. — Пожал плечами Сэвэдж.

— Как и прошлого, хотя память оставляет нам иллюзию того, что оно на самом деле есть — в нашем мозгу. Мое мнение таково: после того, как воспоминания закодированы в мозгу, они вовсе не остаются неизменными. Я считаю, что они меняются, причем постоянно, и различные детали прибавляются, убираются и передвигаются с одного места на другое. В результате каждый из нас создает свою версию прошлого. Несоответствия обычно незначительны. Ну, в самом деле, разве имеет какое-нибудь значение тот факт, смотрели мы с Максом фильм раздельно или вместе? На самом же деле различия имеют решающее значение. У Макса как-то раз была пациенткой одна невротичка, с которой в детстве очень скверно обращался отец. Издевался над ней. Так вот, она придала своей юности возвышенный характер, и создала в воображении совершенно идиллические картинки жизни с добрым, нежно любящим ее отцом. Чтобы вылечить невроз. Максу пришлось разрушить фальшивые воспоминания и открыто признать все те кошмары, которые она пережила в детстве.

— Фальшивая память, — сказал Сэвэдж. — Жамэ вю. Но наша фальшивая память создана отнюдь не психологическими проблемами. Снимки мозга указывают на то, что нечто было введено хирургическим путем и это нечто создает в мозгу совершенно иную реальность. Такое возможно?

— Если вы хотите узнать, смог бы я сделать нечто подобное, то ответом будет — нет. Ни я, ни другие известные мне нейрохирурги не смогли бы такого сделать. Но существует ли подобная возможность? Да. Теоретически. Но даже если бы я знал, как это совершить, я бы не стал этого делать. Название данной области — психохирургия. Она видоизменяет сущность, личность и — за исключением нескольких случаев — иссечение мозговой ткани для прекращения у больного эпилептических припадков или лоботомия для прекращения саморазрушительных импульсов — она является крайне неэтичной областью медицины.

— Но теоретически как бы вы ее сделали? — спросила Рэйчел.

Сантицо явно не хотелось говорить.

— Пожалуйста.

— Я превозношу свое любопытство как врача, но иногда, поступая вроде бы вопреки своей природе, отказываюсь изучать любопытнейшие церебральные феномены. При необходимости я вживляю в мозг пациента электроды. Да. И прошу людей описывать то, что они чувствуют.

— Подождите, — прервал его Акира. — Как же они могут описывать ощущения, если у них обнажены мозги? Они же находятся в бессознательном состоянии.

— Ах, да, — вздохнул Сантицо. — Я чересчур увлекся и забыл о том, что вам многое неизвестно. Привык, понимаете, что обычно такие проблемы мы обсуждаем лишь в кругу своих, нейрохирургов. Вы, видимо, считаете, что обнажить мозг — значит то же самое, что и обнажить сердце. Я напомню вам свою предыдущую ремарку: мозг — то есть наш рецептор чувств — сам по себе чувствительного рецептора не имеет. Он не чувствует боли. И, используя местную анестезию для того, чтобы боль не распространялась далее определенного участка, я могу удалить довольно солидный кусок черепной коробки и обнажить величайшую из тайн природы. Введя в мозг пациента электрод, я могу заставить его чувствовать запах несуществующих апельсинов. Заставить услышать музыку своего далекого детства. Чувствовать, что он ест яблоко. Заставить его кончить. Таким образом, манипулировать чувствительными рецепторами, пока он не решит, что плывет в лодке, что в лицо ему светит солнце, ветер развевает волосы, он слышит грохот разбивающихся волн, и что это его давнишняя мечта — австралийский Большой Барьерный Риф, встречу с которым он пережил во время отпуска несколько лет назад.