Читать книгу - "Вокзал - Олег Андреев"

– Что ты сказал? – спросил Боцман.

– Я? – удивился Профессор. – Я ничего не сказал, я подумал…

– Ты сказал – Вэви.

– Это ты сказал.

– Вавин, – пьяно пробормотал Боцман.

– Ну, себя помнит, и то хорошо, – умиротворенно согласился Профессор. – А что, Вавин, давай еще супцу хлебнем?

Но Боцман уже снова свесил голову. Через час, когда богадельческая столовка закрылась, надо было снова идти к привычным местам.

Профессор основательно подрастерял свою авантажность, пока допер Боцмана до вокзальной площади. Товарищ оказался куда более восприимчивым к спиртному, чем можно было ожидать. Предстояло пересечь уйму открытого пространства, по которому то и дело носились очумевшие автомобилисты. Боцман так боялся автомобилей, как не боялся собак. Нынешние владельцы транспортных средств, скороспелые хозяева жизни, приобретали права за пару сотен баксов и два часа вождения под руководством не совсем трезвого «более опытного приятеля», весь опыт которого исчислялся таким же предварительным наездом и двумя побитыми иномарками в течение полугода.

– Что делается… Что делается… Честному человеку невозможно площадь перейти…

Боцманюга, шевели ногами, иначе в морг попадем. Ты готов?

– Вавин, – ответил Боцман.

– Правильно, твоя фамилия.

– Это не моя фамилия, – загадочно произнес Боцман.

– Тронулись?

Боцман согласно помотал косматой головой.

Взвейтесь кострами, синие ночи,

Мы – пионеры, дети рабочих,

Близится эра светлых годов,

Клич пионера «Всегда будь готов!».

Слово «пионер» Профессор почему-то пел через "э".

Они сразу пошли в обход вокзала, чтобы попасть внутрь через платформу для электричек. Каково же было разочарование, когда у дыры их встретил молоденький мент и никакие уговоры на него не подействовали. Хорошо еще не сдал куда следует. Но Профессор знал еще одно потайное отверстие. Правда, до него пришлось шлепать метров пятьсот по помоечным задворкам. Они вышли на пути и побрели к платформам, по которым неслись пассажиры, подгоняемые словами диктора:

«Электропоезд на Карголово отправляется с десятой платформы. Девушка, вы уже не успеете, не стоит ломать каблуки. Через десять минут пойдет другая электричка. Всего-то десять минут! Если он любит, дождется».

– Вот гадство… – простонал Профессор.

– Что такое? В чем дело? – впервые очнулся Боцман.

– Вон гриб торчит, – показал он на платформу, в начале которой, как раз там, где и сейчас находилась импровизированная лестница из старых шпал, прохаживался милиционер.

То же самое наблюдалось и на других платформах.

– Торчит, как клизма, случайно забытая в жопе.

– Вот на ней бы я женился, – сказал он вдруг.

– На ком?

– На дикторше, – улыбнулся Боцман. – Веселая. Пошли к нашим, – вполне осмысленно предложил он.

Хмель с него слетел так же быстро, как взял. Есть такие люди. Их полно.

Сидят в компании за прекрасно сервированным столом и ничего не едят. Так, корочку хлебца мусолят. Когда у них спрашивают, нравится ли закуска и почему не притронулся, загадочно и авторитетно утверждают, что иначе их не возьмет или от закуски только голова болит наутро. Когда же люди собираются выйти из-за стола покурить, бравые выпивохи, как правило, уже лежат лицами в салатах. Но Боцман закусывал. Профессор точно знал, что суп из горохового концентрата с запахом бекона у американцев съел наверняка. Он все помнил. Он не мог только понять, чего с таким упорством лезет ему в голову собственная фамилия. Он чувствовал, что не зря, но за хвост ниточную мысль уловить не мог.

– Пошли…

И они побрели по путям в сторону пакгаузов. Ни того ни другого не смутила гоголевская лужа, преградившая дорогу. Они форсировали ее без потерь личного состава, ни разу не упав. Но острое обоняние обоих моментально среагировало на резкий запах горелого мяса, который шел из-за трех вагонов люкс. Боцман с трудом вспомнил место, где его догонял странный лейтенант милиции в парадной форме. Это случилось сразу после драки. Вернее, драка еще продолжалась, но уже близок был ее логический конец.

Оба поводили носами, определяя, откуда дует ветер, принесший запах.

Казалось, вот-вот примут стойку охотничьей собаки. Запах исходил от вагонов.

Нехорошие вагоны. Оба знали или догадывались о предназначении служебных помещений на колесах. Но странно, всегда задернутые шторы на некоторых из окон отсутствовали.

Боцман и Профессор, влекомые больше запахом, чем любопытством, обошли вагоны и осторожно выглянули.

В мангалах дотлевали последние угольки, а на шампурах скукожились черные комочки, когда-то бывшие бараниной или свининой – теперь не разобрать. Странная тишина висела в проходе между бардаком и стеной ограждения.

Они выжидали целую вечность, наученные горьким опытом последних прожитых лет – бери только наверняка, сделали первый шаг… Самое главное – сделать первый шаг. Все в жизни начинается с первого шага. И дорога к смерти тоже. В сущности, наше рождение есть не что иное, как подготовка к этому замечательному акту – уходу из жизни. Кто и как провел подготовку – это личное дело. Посты, награды здесь совершенно ни при чем. Боцману умирать было бы не страшно. Он уяснил одну вещь: умирающий никак не может простить ни себе, ни живущим, что его не будет, а жизнь продолжится. Кто-то насладится музыкой Моцарта, где-то родится новый Бетховен, будут влюбляться и ненавидеть, но без него, без умирающего. Зависть – вот тот основной мотив, который заставляет человека страдать на смертном одре. Но Боцман знал еще одно. Мучительна смерть бывает и для человека, не сделавшего какое-то главное дело. Боцман давно уже устал жить.

Но у него было дело, и он хотел довести его до конца во что бы то ни стало. Ему скоро шестьдесят четыре. При том образе жизни, который вел последние годы, осталось немного. Тогда, в сорок втором, когда откопали из-под руин вокзала, почти семь. И он остался один-одинешенек.

Сказали, что мать и младший брат погибли при авианалете, но не мог он своим детским мозгом ни воспринять, ни осознать этой правды. Внутреннее сопротивление несправедливостью – а ведь он так верил в справедливость, произошедшего с ним, его мамой и маленьким братом – привело к тому, что мальчик стал тих. Ушел в себя и чаще жил воспоминаниями, чем реальной жизнью.

Последствия контузии – заикание вкупе с картавинкой – поставило его особняком среди сверстников. И в этом смысле шаман-маньчжур всегда вспоминался ему с благодарностью.

Все его запросы приносили неутешительные известия – не значатся, не проживали.