Читать книгу - "Посылка - Ричард Матесон"

— Гарри,— услышал он ее голос,— ты еще не ушел?

Он вернулся на кухню и взял у нее трубку:

— Уилер слушает.

— Это Том Полтер, Гарри,— отозвался почтальон,— письма из Европы уже пришли.

— Я сейчас буду,— сказал он и бросил трубку.

— Письма? — спросила его жена.

Уилер кивнул.

— О боже,— прошептала она, точно он тяжко обидел ее.

Когда Уилер вошел на почту, Полтер протянул ему изза стойки три письма. Шериф взял их в руки.

— Швейцария,— осмотрел он почтовые марки,— Швеция, Германия.

— Вот и все,— сказал Полтер,— столько же, сколько и всегда. Три письма в конце месяца.

— Думаю, их нельзя распечатывать,— сказал Уилер.

— Ты же знаешь, что я не отказал бы тебе, Гарри,— ответил ему на это Полтер.— Но закон есть закон. Я должен отправить их назад нераспечатанными. Это закон.

— Хорошо.— Уилер достал свою ручку и переписал адреса с трех конвертов к себе в записную книжку. Затем он протянул письма старому почтальону: — Спасибо тебе.

Когда часа в четыре он вернулся домой, Кора сидела в гостиной с Паалом. На лице ребенка отражались смешанные чувства: желание угодить и понравиться вместе с боязливой решимостью бежать от смущающих звуков. Он сидел рядом с ней на диване и выглядел так, точно готов был вотвот разрыдаться.

— Ох, Паал,— говорила она, когда Уилер входил в комнату. Она обнимала испуганного мальчика.— Тебе нечего бояться, мой милый.

Тут Кора увидела своего мужа.

— Что они с ним сделали? — с мукой в голосе спросила она.

Шериф покачал головой.

— Не знаю,— ответил он,— его нужно отдать в школу.

— Нет, не нужно отдавать его в школу! Взгляни на него,— возразила Кора.

— Мы никуда его не отдадим, пока не узнаем, что к чему,— ответил Уилер,— а вечером я сяду и напишу письма по тем адресам в Европу.

В молчании Паал почувствовал сильную вспышку чувств женщины и быстро взглянул в ее лицо.

Боль. Он почувствовал, что боль льется из нее, как кровь из открытой раны.

Пока они все трое молчали, он ощущал, как женщину переполняет печаль. Казалось, что он слышит далекие рыдания. Поскольку молчание продолжалось, ему удалось поймать всплески воспоминаний в ее сочащихся болью мыслях. Она видела лицо другого мальчика. Только это лицо исчезло, став неясным, в ее мыслях появилось его собственное лицо. Два лица, призрачно двоясь и сливаясь, сменялись в ее мыслях, точно боролись одно с другим.

Внезапно все исчезло, точно провалилось в черную дыру, потому что женщина проговорила:

— Да, ты должен написать им, Гарри,— так мне кажется.

— Я знаю, что должен, Кора,— ответил шериф.

Молчание. Снова поток боли. И когда она отвела его в спальню, мальчик посмотрел на нее с такой нежностью и жалостью, что она поспешно отвернулась от кровати. Он чувствовал волны ее печали до тех пор, пока шаги ее не затихли где-то в глубине дома. И даже когда она ушла от него, он не переставал слышать ее жалобное отчаяние, бродящее по сонному дому,— так же отчетливо, как он слышал полет ночной птицы за окном, шум далеких ее крыльев.

— О чем ты им напишешь? — спросила Кора.

Уилер глянул на нее поверх стола, и полночь проиграла свою мелодию на часах в гостиной. Кора пересекла комнату и подошла к нему. Она поставила перед ним чашку, и свежий запах кофе ударил в ноздри Уилера.

— Просто сообщаю им о том, что случилось,— ответил Гарри,— о пожаре, о смерти Нильсенов. Спрашиваю у них, не знают ли они чего о родственниках ребенка, не родня ли ему они сами.

— А что, если эти его родственнички еще хуже его родителей?

— Ну же, Кора,— сказал он, чуть не разлив кофе,— я-то думал, что мы с тобой уже все обсудили. Это не наше дело.

Она упрямо сжала губы.

— Испуганный до полусмерти ребенок — это мое дело! — со злостью сказала она.— А что, если...

Она оборвала свои слова, потому что Уилер терпеливо взглянул на нее, ничем не обнаружив своих чувств.

— Ну хорошо,— сказала она, отворачиваясь от него,— ты прав.

— Это не наше дело.— Он не стал смотреть на ее дрожащие губы.

— Он до сих пор не может говорить, а мог бы скоро научиться! Он боится призраков, теней, я не знаю чего!

Она резко отвернулась.

— Но это же преступление! — крикнула она, любовь и ненависть смешались в ней вместе.

— Успокойся, Кора, это пройдет у тебя,— негромко сказал Гарри,— и мы не должны забывать о своем долге.

— О своем долге,— повторила она слова мужа безжизненным голосом.

Она долго не могла уснуть. Их разговор с Гарри не занимал уже ее, и она лежала молча и глядела в потолок. По потолку бежали тени, и ей вспомнилась давняя сцена.

Летний день, время к вечеру, звонок дверного колокольчика. На пороге стоят мужчины, и среди них — Джон Карпентер, а в его руках — что-то завернутое в одеяло. Лицо у Джона совсем бледное. Все молчат, только капли воды падают из этого одеяла на дощатый пол — медленно, точно удары сердца, стучат и стучат по полу в прихожей.

— Они плавали в озере, ваш маленький Уилер и...

Она содрогнулась от рыданий на своей кровати и долго еще дрожала, не в силах совладать с собой и с охватившим ее горем. Руки ее безвольно лежали вдоль тела, подрагивая от нестерпимых воспоминаний. Столько лет, столько лет ждать ребенка, который снова принес бы радость в их опустевший дом!

Во время завтрака Кора выглядела очень сонной, глаза ее потемнели и впали. Она двигалась по кухне, разогревая еду, готовя яичницу и разливая кофе, в полном молчании.

Потом Гарри поцеловал ее на прощание, и она встала у окна в гостиной, глядя, как он выходит из дому и садится в машину. Потом он уехал со двора, оставив у скобы почтового ящика три конверта.

Когда Паал спустился вниз, он улыбнулся ей. Она поцеловала его в щеку, потом стояла напротив него, молча наблюдая за тем, как он пьет апельсиновый сок. Он сидел на своем стуле и держал свой стакан точно так же...

Пока мальчик завтракал, она спустилась вниз к почтовому ящику и забрала три письма, оставленные Уилером, заменив их на три своих собственных. Если даже ее муж спросит почтальона, тот ответит, что он забирал сегодня утром три письма из этого дома.

Паал ел яичницу, а она спустилась в подвал и сунула письма в печку. Сначала сгорело письмо в Швейцарию, потом — письмо в Швецию, потом — письмо в Германию.

Кора перемешала пепел кочергой, чтобы мельчайшие клочки обгоревшей бумаги рассыпались навеки, как легкие черные конфетти.