Читать книгу - "Во имя справедливости - Джон Катценбах"

«Интересно, страдает ли кто-нибудь бессонницей из-за участи Роберта Эрла Фергюсона? — подумал он. Внезапно репортер ощутил прилив интереса. — А вдруг это правда?!»

Он перевел дух, стараясь прогнать мысль о внезапно открывшихся перед ним блестящих перспективах.

При этом журналист вспомнил, как много лет назад читал интервью с одним уже немолодым баскетболистом, оставлявшим спорт. Баскетболист на одном дыхании рассказывал и о своих победах, и о своих поражениях так, словно относился с одинаковым уважением и к тем и к другим. Когда его спросили, почему он решил наконец оставить спорт, баскетболист заговорил о своей семье и детях и о том, что он уже наигрался в свою любимую детскую игру и теперь хочет заняться чем-нибудь другим. Потом он стал рассказывать о своих ногах так, словно они были не частью тела, а старыми добрыми друзьями. Он объяснил, что не может больше прыгать, как раньше. Теперь, когда он готовился взлететь в прыжке, мышцы его ног, которые раньше сами подбрасывали его вверх, начинали болеть и умоляли его оставить их в покое. При этом баскетболист объяснил, что без помощи ног ему в спорте грош цена. После интервью он вышел на баскетбольную площадку и без малейших усилий забросил девятнадцать мячей, лавируя и прыгая выше кольца так, как делал это много лет назад. Казалось, он использовал последнюю возможность оставить у зрителей неизгладимую память о себе. Кауэрт подумал, что все это очень похоже на труд репортера и что без устали и сна, не чувствуя голода и забывая обо всем, могут охотиться за сенсациями только молодые журналисты. Ноги у молодых гораздо выносливее, чем у тех, кто мысленно уже на все махнул рукой…

Кауэрт машинально ощупал свои ноги. «Когда-то они меня тоже кормили, как волка. А потом я махнул на все рукой, стал прятать голову в песок от ночных кошмаров, начал носить пиджак и галстук, отдавать себе отчет в своих поступках и помаленьку стареть. Теперь я в разводе, бывшая жена вознамерилась отнять у меня единственное существо, которое я когда-либо всем сердцем любил, а я сижу здесь, опять спрятав голову в песок, и высказываю свои соображения по самым разным поводам, на которые всем, в сущности, глубоко наплевать…»

— Значит, ты ничего не сделал? — сжимая в кулаке письмо, пробормотал Кауэрт. — А это мы еще посмотрим.

В помещении библиотеки газеты «Майами джорнел» причудливо сочеталось старое и новое. Она находилась за отделом новостей, позади письменных столов, за которыми корпели журналисты, описывавшие самые банальные из городских происшествий. В дальнем конце библиотеки стояли бесконечные ряды длинных металлических шкафов с вырезками из газет десятилетней давности. В прошлом каждый номер газеты разрезали на статьи, посвященные отдельным людям, темам, местам и событиям. Потом каждую вырезку помещали в соответствующую картотеку. Теперь этот процесс осуществлялся на современных компьютерах с огромными мониторами. Библиотекарь просто читал статью, выделял в ней главных действующих лиц и ключевые слова, сохраняя результаты своей работы во множестве компьютерных файлов. Кауэрту больше нравился старый метод. Он любил рыться среди вырезок, сортируя их и выбирая то, что ему было нужно. При этом ему казалось, что он держит в руках всё, как и эти старые газеты. Нынешний метод казался ему быстрым, эффективным, но каким-то бездушным. Каждый раз, посещая библиотеку, он не забывал сострить по этому поводу.

Как только он вошел в библиотеку, на него тут же уставилась молодая стройная женщина с пышной шевелюрой.

— Не говори этого больше, Мэтт, — произнесла она, взглянув на репортера поверх очков.

— Чего не говорить?

— Того, что ты всегда говоришь. Что раньше тут было лучше.

— Ладно, не буду.

— Вот и хорошо.

— Потому что ты только что сама это сказала.

— Это не считается, — усмехнулась женщина, встала и подошла к стойке, у которой стоял Кауэрт. — Что тебе сегодня нужно?

— Скажи мне, Лаура, неужели ты не в курсе, как быстро слепнут библиотекари, которые не отлипают от компьютера?

— В курсе.

— Вот и чудесно… А что будет, если я назову тебе одного человека?

— Я прилипну к компьютеру и мгновенно все о нем разузнаю.

— Роберт Эрл Фергюсон.

— Что он сделал?

— Его приговорили к смертной казни. Года три назад. В округе Эскамбиа.

— Сейчас посмотрим! — Усевшись за компьютер, Лаура набрала имя и нажала какую-то клавишу.

Экран монитора потемнел, лишь в углу мерцали слова: «Ждите. Идет поиск». Потом компьютер многозначительно хрюкнул, и на экране стали появляться другие слова.

— О чем это он? — спросил Кауэрт.

— Это ссылки. Сейчас мы их посмотрим. — Библиотекарша нажала еще несколько клавиш, и на экране появились новые слова. — «Бывший студент приговорен к смертной казни за убийство девочки», «Обжалование приговора по делу сельского убийцы», «Верховный суд Флориды рассматривает дела приговоренных к смертной казни». Всё. Три статьи. Все напечатаны в издании, выходящем на западе Флориды. В нашем главном издании не публиковалось ничего, кроме последней статьи, а это что-то вроде сводки.

— Не слишком много о приговоренном к смерти убийце, — заметил Кауэрт. — А мне-то казалось, что раньше мы подробно писали обо всех душегубах.

— Теперь все по-другому.

— Наверное, мы стали меньше ценить чужую жизнь.

— Раньше убивали реже, — пожала плечами библиотекарша. — Теперь никого этим не удивишь. И вообще, ты не настолько стар, чтобы разбираться в том, что было «раньше». Наверняка семидесятые годы тебе уже кажутся Средневековьем, — усмехнулась она, и Кауэрт тоже улыбнулся. — Теперь никто не интересуется смертными приговорами. Сейчас у нас в штате в камерах смертников сидит двести с лишним человек. Каждый месяц губернатор утверждает по два смертных приговора. Конечно, это не значит, что их мгновенно казнят, — улыбнувшись, добавила Лаура. — Но ты ведь уже писал об этом статьи в прошлом году. Ты писал, что хотел бы жить в цивилизованной стране, да? — спросила она, заглядывая Кауэрту в глаза.

— Да. Я писал о том, что цивилизованная страна не может санкционировать умерщвление человека. Я написал тогда три большие статьи. Их опубликовали на первой полосе, а потом нам пришло более пятидесяти писем, авторы которых были, мягко говоря, не согласны с моей точкой зрения. Впрочем, таких писем наверняка могло быть не пятьдесят, а пятьдесят миллионов. Помню, что самые милосердные авторы требовали, чтобы меня публично четвертовали на площади. Но меня больше заинтересовали более циничные — они продемонстрировали богатое воображение, описывая мою будущую экзекуцию.

— Народ недолюбливает журналистов, — улыбнулась библиотекарша. — Распечатать тебе эти статьи?

— Да, пожалуйста… И все-таки почему меня никто не любит?

Рассмеявшись, Лаура отвернулась к компьютеру, что-то быстро напечатала, и в углу библиотеки зажужжал принтер.