Читать книгу - "Семнадцать каменных ангелов - Стюарт Арчер Коэн"

«Chantaje», – робко отвечает писатель.

«A, chantaje, конечно. А здесь liar,[84]что значит mentiroso, и arrangement.[85]Это значит arreglo, нет? – Карло поднимает на него глаза, и Уотербери видит, как на лице магната умирает улыбка. – Этот Марио настоящий hijo de puta!»

Писатель сглотнул слюну, чувствуя, как у него начинает гореть лицо. «Да. Этот персонаж – человек, не отличающийся честностью, но он действует в окружении, в котором без этого не может рассчитывать на успех. В конце книги он меняется».

«Но как? Из того, что я здесь вижу, он просто не способен измениться! Его образ жизни основан на вымогательстве и подкупе. Такие люди не меняются. Особенно когда они часть коррумпированной системы. Их нужно убивать!»

Уотербери хочет заговорить, начинает на высокой ноте, и у него срывается голос: «Знаете, Карло, это не мне судить о моих персонажах. Я только стараюсь обрисовать их. Для романа требуется целый набор характеров, и… – он пытается изобразить движение плечами, – кто-то должен же быть в роли злодея, нет?»

Магнат больше не улыбается, он обрезает Уотербери: «Не прикидывайтесь со мной boludo. Вы что, принимаете меня за полного идиота? – Он сдерживает гнев и продолжает более мягким тоном: – Кстати, поначалу меня радовало, что Тереза чем-то занялась, потому что, по правде говоря, теперь, когда дети разлетелись, она как-то потерялась. Появились параноидальные идеи то об одном, то о другом. Вы меня понимаете? Я потакал ее фантазиям, так как думал, что это может быть для нее своеобразной терапией. Но это… – он потряс рукописью, – это оскорбление!»

«Это всего лишь персонаж…»

«Да, всего лишь персонаж, но с таким же, как у меня, бизнесом, и он работал в компьютерной компании, как я. Это оскорбление, вы злоупотребили моим доверием! Я приглашаю вас в свой дом, а в ответ вы подстрекаете мою жену позорить меня невообразимыми выдумками, которые она почерпнула из газет! Не получится! Ни за что! Ни у романиста, ни у кого-либо другого!»

Бедный Уотербери скрючился на скрипящих кожаных подушках и не может выжать из себя ни слова. Пелегрини продолжает истязать его: «Она сказала мне, что уже дала вам десять тысяч долларов. Ну и неблагодарный же вы! Берите их, и чтобы ноги вашей здесь больше не было. – Пелегрини выдавливает из себя смешок. – А вы уж разлетелись, думали, что писатель самого низшего пошиба, вроде вас, может законным образом заработать двести тысяч долларов, написав книгу? Размечтался! Только нечестным способом, только заключив договор, какой вы заключили с Терезой, воспользовавшись женщиной с неустойчивой психикой, только таким способом вы могли бы получить столько денег своим так называемым талантом. И если бы только я один так думал, вас бы не занесло сюда, в Буэнос-Айрес, чтобы втираться в доверие и выдавать себя за вселенского гения!»

Писатель не ощущает собственного тела, он чувствует только страдание истекающего кровью самосознания. Он в состоянии только сидеть и ждать, пока Пелегрини не довершит его уничтожения.

«Этому пришел конец. Вы это поняли? Если любая часть этого появится где бы то ни было, в художественной литературе, в любой другой форме, никаких денег в мире не хватит, чтобы оправдать последствия для вас и вашей семьи. И не совершайте ошибки. Я найду вас здесь, в отеле „Сан-Антонио“, или там». Пелегрини называет по памяти адрес Уотербери в Нью-Йорке и название школы, в которой учится его дочь, и замолкает, продолжая испепелять Уотербери ненавидящим взглядом.

Уотербери не знает, что сказать. Он кое-как поднимается с кресла и, ничего не видя перед собой, спотыкаясь, выходит из курительной. Сантамарина поджидает его и, с силой подхватив под руку, выводит по роскошному клетчатому паркету, в котором отражается играющий хрусталь огромных люстр. И нет Терезы Кастекс с ее заманчивым тщеславием, никакого вдохновенного художественного триллера, только теплый весенний воздух Буэнос-Айреса, готовый кинуться на него доберман, высокие черные ворота, а за ними шатающийся под ногами тротуар. Цепочка черных такси в двух кварталах от особняка Кастексов поблескивает на солнце, как кавалькада дешевых катафалков.

Весь оставшийся день Уотербери пребывает в состоянии прострации. Его сказочная картина рассыпалась прямо перед его глазами. Все тот же Буэнос-Айрес красуется перед его окном во всем своем великолепии каменных ангелов и медных куполов, но все поблекло и посерело. Как дым развеялось его легкое спасение, и Уотербери остался стенающим под бременем долгов и уничтожающей оценки доном Карло его таланта и его личности. Может быть, виной всему его собственное падение. Если бы с самого начала он отверг предложение сеньоры, то шел бы своим путем и своими силами, со своими сильными и слабыми сторонами написал бы книгу. А сейчас, после неожиданного взлета и катастрофы, он чувствовал, что больше ни на что не способен. Он проходит мимо портье, отмахнувшись от него рукой, поскорее добирается до своей комнаты и бросается на кровать. Лежащие на меленьком письменном столике пособия по написанию бестселлера издевательски хохочут, и он корчится в агонии ненависти к себе и осознания собственной никчемности, насквозь фальшивый человек, лжец, предавший себя и свою семью, писака, претендующий на литературу уровня Терезы Кастекс. Он нигде не к месту. Оставаться в этом пустом и лицемерном городе – мучительно, но вернуться домой безнадежным неудачником – просто невозможно. Он лежит, словно все глубже погружаясь в беспросветный мрачный омут, и тут в комнате раздается звонок от портье: «К вам посетитель. Эта француженка».

Ему почудилось, что внезапно прорезался лучик света. «Пусть поднимается», – с хрипом говорит он, собравшись с силами вытащить себя из этой ямы. Ведь она, напоминает он себе, святая-покровительница отчаявшихся. Он слышит, как шумит поднимающийся лифт, как стучат дверцы, потом слышит стук в дверь. Там стоит она, в черном платье и с маленькой сумочкой. Это ночь танго.

«Какая давящая комната! – произносит она, заглядывая ему за спину. – Да если бы я жила здесь, то уже две недели назад пустила бы себе пулю в лоб!»

Уотербери хочет улыбнуться, но улыбки не получается, и танцовщица внимательно смотрит на него. «Что с тобой? – спрашивает она. – Можно подумать, будто жена потребовала у тебя развода! – Она переступает порог комнаты и кладет сумочку на стол. – Стоит ли так убиваться, amor! Да с деньгами от сеньоры де Пелегрини ты найдешь себе женщину вдвое моложе ее! – Эти слова не поднимают у него духа, и она понимает, что случилось что-то нехорошее. Она заговаривает мягче, и глаза у нее светятся ясно и проникновенно. – Роберт! Скажи мне, что с тобой стряслось!»

Он поднимает руку, словно собираясь ответить, но не успевает произнести и слова, как начинает сотрясаться от рыданий и никак не может их унять, погребенный под грузом стольких лет разочарований и неудач, совершенно раздавленный унижением, испытанным им в последней попытке показать мастерство в своем деле и своем искусстве. La Francesa обхватывает его руками, прижимает к себе, но он не в состоянии остановиться и льнет к ней, как будто она – воплощение всех его надежд, с какими он приехал в Буэнос-Айрес и какие возлагал на самого себя. Она гладит его по спине, бормочет непонятные ласковые слова утешения, не зная даже, из-за чего он плачет. Что нет ничего страшного, что все пройдет, что луна и звезды будут сиять все так же, когда все останется позади. Наконец он делает глубокий вдох, садится на край кровати и придушенным голосом принимается излагать события, которые украли у него надежды на легкое спасение. Она слушает его не прерывая, и, только когда он заканчивает рассказ, передавая беспощадный вердикт Пелегрини, по лицу ее пробегает гримаса огорчения.