Читать книгу - "Вокзал - Олег Андреев"

– Ну, я включаю.

Саушкин включил магнитофон.

– Ты погоди, погоди. Шустрый… – остановил Тимошевский. – Должен предупредить – ты мне симпатична. Молода. Жить бы да жить. Потому предлагаю добровольное, чистосердечное признание. И чтобы это не выглядело так, словно из тебя его клещами тянут, сначала выслушай, а потом говори в микрофон. Вкратце обрисую ситуацию… Тебя взяли с поличным. Эдика дожмем. Есть показания нашей сотрудницы, оперативницы. Сама понимаешь, свидетеля тоже разыщем. Желающих на Кишинев пруд пруди. Теперь так… Сколько билетов бронировала под себя и изымала из информационного поля? Сколько коллег занимались тем же? Кто передавал деньги? Каков механизм передачи? Процент? Все. Поняла?

Они сидели в общей комнате втроем. Остальных вывели. Рассадили по разным помещениям, не давая общаться друг с другом, но, главное, ничего не спрашивали.

Сняли письменные показания свидетелей, за что выделили им дефицитные билеты и отпустили восвояси. Не спрашивать и томить в ожидании – самый распространенный прием милицейского дознания. Чем дольше человек находится в неведении, тем больше нервничает. О нем как бы забывают на время. Будущие «консервы» должны томиться в собственном соку.

Оксана покосилась на магнитофон. Катушки стояли неподвижно. Тимошевский перехватил ее взгляд и успокоил – пока без протокола. Он хочет, чтобы все, подчеркнул, ВСЕ выглядело как добровольное признание. О явке с повинной, конечно, речи не идет. Ее ведь взяли в ходе операции. Хотя и тут можно было бы пойти навстречу и датировать запись вчерашним числом. Тогда и проведение операции можно обосновать. Провели по оперативным данным и сведениям, полученным от Панчук после явки с повинной.

Но об этом стоит подумать. Все зависит от нее самой. Свидетельница или одна из обвиняемых? Выбирай.

– Итак… Кто, сколько, кому, где, когда и при каких обстоятельствах?

– Могу сказать только про себя. Да, брала. Два-три билета с рейса.

Остальные не знаю. Про Бруневу ничего сказать не могу. Брала себе.

– Смешная ты, ей-богу. Эдика знаешь лично. Полтора года на кассе. И еще утверждаешь, что никому не отдавала процент? Люди на это место чтобы устроиться, задницу начальникам вылизывают, развратничают, мужьям рога наставляют, а тебя с улицы взяли. Я ведь твой первый день запомнил. Почему это, интересно, товарищ Ларин тебя рекомендовал? Может, принуждение, шантаж?

– Брала. Сама. Про других ничего сказать не могу. У каждого свои обстоятельства.

– Вот-вот, поподробнее про обстоятельства…

– У меня хореографическое образование. Всю жизнь мечтала о сцене, но сейчас даже нет приличного костюма.

– Хватит тут соловьем заливаться. Не хочешь говорить, так у нас есть тридцать три способа заставить.

Саушкин горестно и сочувственно вздохнул, как бы подтверждая слова начальника.

– И никто, слышишь, никто, кроме тебя самой, не поможет. Пока я добрый.

Учти.

– Знаешь, добрый начальник, видишь вот этот стол? – показала Оксана на тяжелый двухтумбовый стол с зеленым сукном на крышке – хоть в бильярд играй.

– Ты видишь, Саушкин? – спросил Тимошевский подчиненного.

Тот кивнул.

– Я сейчас долбанусь глазом о него и закричу. У меня кожа нежная, девичья, синяки долго держатся. А тебе попадет за твои способы и методы ведения допроса.

Как?

– Умная ты. Только задним умом. Все поглядываешь, не работает ли магнитофон. ЭТОТ не работает. Вот ЭТОТ работает.

Тимошевский вынул из кармана диктофон «Сони», перемотал пленку и запустил на воспроизведение.

«…Я сейчас долбанусь глазом о него и закричу. У меня кожа нежная, девичья, синяки долго держатся. А тебе попадет за свои способы и методы ведения допроса. Как?» – прозвучало в комнате.

– Ты еще только раздумывала, давать или не давать прыщавому балеруну, а я уже «узбекское дело» раскручивал.

Леонид Константинович кивнул Саушкину, и тот включил основной магнитофон.

Тимошевский не врал. Таким способом добывали признания не только в Узбекистане. Это в кино и в Америке полицейские долго раздумывают над правомерностью его применения, зачитывают права, предоставляют два звонка и адвоката, стараются не допрашивать детей без присутствия взрослых. На самом деле так бывает только в самом начале службы. Мораль и право отступают на задний план, когда ты ежедневно разгребаешь грязь, служишь ассенизатором общества. Волей-неволей притупляется и чувство справедливости. Со мной так, а почему я в белых перчатках? И выпить не дураки. И взять для плана. Даже для куражу. Я на дежурстве как собака мерзну, а он идет покачиваясь, сыт, пьян и нос в табаке. Домой придет, не исключено, что от любовницы, а жене наврет, что вынужден был пить – начальство заставило, обстоятельства так сложились. Так нет же. Посиди пару часов. Я тебе моральный облик испорчу.

– Шантаж, милая, отдельная статья. Нежную твою кожу никто портить не собирается. Сама все расскажешь, Оксана Панчук. И что было, и что не было, что на сердце, что под сердцем, что будет. А иначе – казенный дом и дальняя дорога.

Вот такой пасьянс мы с тобой разложили.

Оксана вспомнила, как однажды ночью к ним в дом постучали. Сказали: радиатор потек, воды попросили из-под крана. У них был собственный домик на окраине вблизи шоссе.

Оксана накинула на ночнушку халат и открыла. В дом ввалились два парня. Ее отбросили к стене. Старший включил маленький свет и по-хозяйски расположился в единственном кресле.