Читать книгу - "Инстинкт № пять - Анатолий Королев"

Шатаясь, как пьяный, не в силах оторвать свой взгляд от античного ада, держась за плечо Гипноса, я стоял над краем бездны и одновременно все глубже и глубже по широкой спирали спускался вниз, озаряя полумрак вечной печали золотым сиянием кадуцея, который крепко сжимал в правой руке. Вот уже хорошо видна священная роща черных тополей, роща плачущих вдов у каменистого спуска к Ахеронту, к реке воздыханий. Обычно она была полна теней, потоком сходящих к последней переправе. Сегодня она пуста! И душа моя облилась ужасом: неужели ад пуст?

Пролетев над вершинами черных тополей, я увидел одинокую барку Харона, причаленную к берегу. Сама лодка тоже была пуста. В осевшей корме плескалась вода, в которой остро просвечивала груда медных навлонов — плата за переезд, которую клали усопшему под язык. Тут же — позеленевший от водного мха шест Харона, он тоже на дне! Стрелой паники промчавшись над зябкими холодными волнами к воротам Аида, я круто взмыл вверх, чтобы окинуть с высоты одним взглядом панораму античного ада. Ни одной души! Смутный туман над асфоделевым лугом. Его гробовой бархат пуст, гол и нем. Мертвое сияние амфитеатра Элизиума — ступени и сиденья из камня, поросшие травою забвения. И наконец, черные окна Эреба, дворца Аида! Там прячется угольная ночь! А как прежде сиял жарким багрянцем его грозный кристалл, как кипели там мрачные зарницы рубинового пламени!

Я поднял голову — окрестности горы уступами мрака уходили вверх. Я прислушался. Ад безмолвствовал.

В полном смятении чувств я устремился в самый центр преисподней, к жерлу Тартара. Здесь тоже царила летняя ночь, и я, пролетая над ровными водами Леты, кольцующей кратер, увидел в гладкой чернильной воде отражения звезд. И, спустившись вниз, на лету пробороздил ногой стремительным росчерком золотых талариев смолистую воду смерти, оставляя за собой треугольный косяк сверкающих брызг, отлитых из агатовой ртути. Я видел, как капли взлетают вверх, но не слышал ни единого звука. Ад был абсолютно беззвучен!

А вот и само жерло стоужасного Тартара — идеальный конус возмездия, уходящий воронкой в центр земли. Я не видел ни одного язычка пламени там, где раньше жар обжигал лицо и ресницы еще на подлете к Лете, да так, что закипали летейские воды. Ввинчиваясь — глубже и глубже — в ствол преисподней, я заметил, что окружен непонятным мерцанием, блестками, танцем… это снежинки. В Тартаре шел снег! Бог мой Зевс! Здесь справедливо сгорал в огненном колесе злобный тиран Иксион. Здесь мучились омерзительные мужеубийцы данаиды и изнывали от терзаний плоти святотатцы Сизиф и Тантал. Здесь вопил от смертной казни отвратительный великан Титий, которому два бессмертных грифа клевали печень. Наконец, здесь, на самом дне адовой бездны, в квадратной тюрьме из медных стен, терпели адские муки титаны, восставшие против Зевса.

Когда мой кадуцей озарил морозным сиянием солнца медные стены последнего ада — навстречу свету не раздалось ни одного стона и вопля. Встав подошвами талариев на самую кромку стены, я увидел только лишь бессмысленное нагромождение холодных камней, заключенных в мрачные стены, отлитые когда-то из медных монет, уплаченных мертвецами Харону за переезд к последним вратам. И только лишь тщетный камешек, сорвавшись из-под крылатых сандалий, лязгнув о землю, разбудил на миг мертвую тишину — первый и последний звук, который услышали мои уши. Высоко, как можно выше, подняв сияющий жезл, я, чуть не плача, озирал руины эллинского возмездия, гибель величайших проклятий, смерть кары, забвение справедливости приговоров, оставление расплаты без пени… «Молчание Тартара, — вырвалось из моего сердца, — вопиет с твоей вершины, Фавор!»

— Пора! — мой спутник потянул за рукав.

Я очнулся на поверхности земли и с недоумением уставился на близкое лицо чужого мне человека, а затем опустил взгляд к яме, похожей на те земляные жаровни, где пастухи Пелопоннеса обычно готовят пищу.

Больше мы не сказали друг другу ни слова.

Прибавив шагу, оставив спутника позади и не оглядываясь, я прошел под первыми каплями дождя через поле, миновал трибуны и вышел из здания ипподрома на московскую улицу. Дождь хлынул на асфальт, как вино из расколотой амфоры, и в каждой зеркальной луже вскипела шкура лернейской гидры, и сотни колючих жал ощетинили воду. Когда змея жалит из каждого зеркала — боги беспомощны… Я увидел идущий по рельсам вдоль Беговой трамвай — мой, № 23! — и кинулся опрометью перед мордами гарпий, которые ревели гудками автомобилей. Трамвай уже стал закрывать двери, когда я вскочил на подножку своей человеческой участи.

Створки были готовы захлопнуться, но я успел проскочить, как когда-то «Арго» — стрелой — между натиском Сциллы и напором Харибды.