Читать книгу - "Проклятие Озерной Ведьмы - Стивен Грэм Джонс"

укусом. Но, как я думаю, важнее то, что это были первые искренние слова Ланы, сказанные здесь. И? Я не ненавижу ее, хотя мне и нужно ее ненавидеть. Но я чувствую в этом проделки дьявола, разве он не присутствует здесь?

– Спасибо вам за еду и одежду, – говорю я, отодвигая от себя на несколько дюймов тарелку. – Но если вы пытаетесь уговорить меня отозвать мое имя из этой петиции…

– Я ее тоже подписала, – негромко говорит Лана. – Я не знаю, как Деб Хааланд упустила это переименование, когда… переименовывала все остальные в прошлом году.

Я смотрю на перила, на деревья за ними, прекрасно понимая, что должна подыгрывать, дать несколько примеров, вот только… Что еще за Деб?

Если речь не про Айдахо, то я про это ничего не знаю – не изучала. Извините, мистер Холмс.

– Ух ты, – раздается голос Лемма.

Мы обе переводим глаза на него – одна из нас с благодарностью, другая с раздражением, – а он показывает нам в сторону… в сторону Терра-Новы.

– Не такое это озеро и большое, верно? – говорит Лана, вставая и складывая свою салфетку, взяв ее с края стола, может, так поступают все богачи, не знаю…

Я скручиваю в шарик мою салфетку, оставляю ее на тарелке с двумя костями и избытком мяса на них. Но в подростковые года я много раз видела, как Фарма ломает такие вот кости, чтобы высосать из них костный мозг, закрасить им свои зубы, а потом наклониться ко мне, производя чавкающие звуки – звуки Лектера, пойму я спустя годы. При этом несколько влажных крошек вылетали из его рта и прилипали к моему лицу.

«Мне бы хорошо стать вегетарианкой», – думаю я.

Может, на следующей неделе. И когда рядом не будет куриных крылышек.

– Спасибо, что подвезли, – говорю я и встаю, выходя из зоны действия обогревателя. Неужели температура здесь, в Терра-Нове, ниже, чем вокруг, как это должно быть при появлении призрака? Или все в порядке вещей, мы причалили, где причалили: призраки – это естественные воздушные кондиционеры природы.

– Я на минутку, – говорит Лемми матери, открывая дверь в фальшборте, чтобы мы могли спуститься по трапу на пристань.

– Ошибка, ошибка? – говорит Лана, вставая в дверях и не пропуская его своими ста пятнадцатью фунтами, что оставляет откинутую дверь мне, и только мне.

– Ну ма-а-ам, – хнычет Лемми.

– Там люди умирают? – вопрошает ему в ответ Лана, добавляя эмоций бровями – вздергивая их наверх. Как и тон своего вопроса.

– Она права, – говорю я Лемми. – Я не могу нести за тебя ответственность.

– Я как-нибудь и сам разберусь.

– Я только… Ты слушай свою мать!

Лана благодарно кивает мне, а я выхожу в дверь фальшборта, переношу свой вес на третью ступеньку трапа, и меня раскачивает сильнее, чем мне хочется, так что первый мой порыв – запаниковать и вцепиться в перила.

Но только не у них на глазах.

– Возьмите свою одежду! – доносится до меня голос Ланы.

О да.

Спасибо за треники, Терра-Нова. Они искупают все. Теперь все забыто. Теперь эта земля ваша, считайте, вы же получили компенсацию.

Идиоты.

Я спускаюсь на пристань, машу, задрав голову вверх, – все, мол, в порядке, и чуть ли не чувствую, как Тиара Мондрагон летит с верхней палубы старой яхты, чтобы упасть ровно на то место, где сейчас стою я, ее глаза широко открыты и неподвижны, смотрят на яхту, словно с обложки «Мертвого штиля». И, я думаю, так она и смотрела приблизительно в то время. Так она смотрит до сих пор.

«Это все ерунда, ты просто валяешь дурочку», – говорю я себе, мои руки сжаты в кулаки, я иду, как робот, по пристани, полностью осознавая, что все видят меня, что Лана Синглтон ухватилась своими маленькими руками за полированный алюминий перил там, наверху, на палубе этого «Корабля-призрака», губы ее поджаты, глаза теперь, когда ей можно уже не делать доброе лицо, равнодушные и мертвые.

«Глаза куколки», – изрек как-то Квинт.

Этим почти все и сказано.

«Но не оглядывайся, смотри только вперед», – всегда говорит мне Шарона.

Я так и делаю. В один прием я перешагиваю приблизительно через две с половиной пластмассовые доски, мостки покачиваются под моим весом, и по воде расходятся небольшие круги, словно извещая о моем появлении.

Хорошо, отлично. Да, я вернулась, сучки. Волосы у меня другие, я стала старше, подводка карандашом для глаз у меня почти незаметна, и это не то чтобы та экипировка, которую я бы выбрала, но я все же остаюсь той, прежней, озлобленной девушкой, ее пальцы сжаты в кулаки.

Так обычно ты говоришь, если испугана, я это знаю. И когда ты не произносишь вслух то, что у тебя на уме.

«Вдох, – говорит Шарона. – А теперь выдох. Молодец, молодец».

Терра-Нова раскрылась передо мной, как брошюра.

Правило в тот раз, когда оно действовало впервые, состояло в том, что ни одно дерево в национальном заповеднике Карибу-Тарги не должно умереть, чтобы освободить место для строительства новых домов. Эта гарантия означала, что Основателям придется строить там, где местность каменистая и неприветливая, где они случайно могут натолкнуться на пещеру и пробудить определенные ужасы.

Теперь ничего знать вперед невозможно.

Тот дом, который строят для Леты, уже должен быть завершен. Посмотри на него во всем его великолепии. Он что-то вроде флагмана этого сообщества, земля которого обнесена высокой оградой без ворот. На этот раз дом Леты трехэтажный, с уютными балконами и многочисленными огромными окнами, чтобы наблюдать в них, как восходит солнце.

За ним девять других домов, и каждый не менее великолепен.

Теперь есть и подъездные дорожки, что довольно-таки странно, поскольку добраться сюда можно только по озеру. Но? Если Лана сметет с лица земли Кровавый Лагерь, построит там свой вариант Хендерсона – Голдинга, то туристам придется приезжать к этому дню работ, ведь так? Когда будут подковывать лошадей, сбивать масло, промывать песок, заходить в салуны. Может быть, даже появится какое-нибудь подобие Ангуса Скримма, чтобы сыграть Иезекииля, чтобы вел конгрегацию за конгрегацией под пение процензурированных псалмов.

А вот Летча Грейвса, убившего свою жену – Джози Сек, так ее звали, – там не будет. Он засунул ее тело в какую-то трещину или щель, а потом отступил вместе со всеми, спасаясь от поднимающейся воды; все они оставили его восьмилетнюю дочь жить, как живет кошка, – на улицах нового Пруфрока, питаться теми отбросами, что удастся найти, спать под телегами в конюшнях, под верандами, ее большие глаза всегда были настороже, настороже.

Если бы я