Читать книгу - "Измена, сыск и хеппи-энд - Светлана Гончаренко"

— Что это за широкие жесты? — спросила Вика. — Вы ограбили лоток на Фокинском рынке? Впрочем, постойте… Я поняла! Сегодня был зачет на международно-экономическом факультете? И после этого “ешь ананасы, рябчиков жуй”?

— Все нам оплатит презренный буржуй! Вы угадали, — честно признался Гузынин. — Да, ребята напряглись. Это еще крайне скудное вознаграждение, если учесть полный математический кретинизм бедняг и тот факт, что они дважды за последний месяц подкладывали мне на стул расслюнявленную жвачку. Те брюки нельзя теперь надеть в приличное общество, хотя бы такое, какое собралось здесь. Правда я честно замазал жвачку фломастером, но толку мало. Вы ведь, Виктория Сергеевна, видели эти брюки. Я в них в клубе “Бамбук” был. Правда, нехорошие пятна?

Анютка фыркнула, Юрий Петрович поспешно схватил шампанское и стал выкручивать пробку в сторону страстно поблескивающей с портрета глазами и клипсами киноартистки Ноны Мордюковой. Римма Васильевна тихо ахнула, зажмурилась и закрыла уши ладошками. Но Гузынин оказался на высоте и справился с пробкой: та лишь аккуратно чмокнула и испустила дымок. Бойкая извилистая струя плеснула в граненые стаканы.

— Ах, вы обрызгали пирожные! — воскликнула Римма Васильевна незнакомым кокетливым голоском. Вика сразу вообразила, какова была старушка в те времена, когда ревел в “Картонажнике” баян ее незабываемого брюнета. Они и теперь умела громко хохотать. Веселье пошло сумбурное и шумное. Бутылка шампанского как-то быстро иссякла, и начались дурацкие разговоры. Гузынин весело рассказывал про пакости студентов, а Римма Васильевна — про пакости отдыхающих. Вика иногда даже улыбалась. Как ни крути, а этот глупый пир — ее самый беззаботный вечер в нынешнем грустном апреле. Будто и не она это сидит на диване с граненым стаканом шампанского в руке, а неизвестно кто, неизвестно где, среди невесть откуда взявшихся незнакомцев. Весело!

— Ой, посмотрите, девочка спит! — вдруг заметила Римма Васильевна и перестала хихикать. Юрий Петрович тоже смолк.

— И вправду детям спать пора, — засуетилась Римма Васильевна. Я их в соседней комнате сейчас устрою. стати, именно туда клали Панарицкого, когда у него болел живот. Памятная комната! Сейчас у меня там панцирная кровать стоит. И раскладушку разложим. Отличная раскладушка, теперь таких не делают. Совсем не разболтана и не скрипит: раньше на ней спали исключительно родственники главврача, когда в жару ночевали на террасе.

Скоро дети улеглись, Римма Васильевна отправилась в бывшую кишечную помывочную полоскать свои раритетные стаканы, а Вика и Гузынин остались вдвоем. Веселье мигом сникло.

— А ведь я было снова вас не узнал, — откашлявшись нарушил тишину Юрий Петрович. — Никак не могу привыкнуть к вашим метаморфозам. Но отчего вы такая грустная? Впрочем, глупый и праздный вопрос…

— Нет-нет! У меня кружится голова от шампанского, только и всего.

— Точно. Вы два полных стакана выпили. Для вас, наверное, многовато. Ух, какую ерунду я говорю… Совсем забыл!

Юрий Петрович бросился к своим сумкам, пошуршал в них оберточными бумагами и вытащил наконец большую белую коробку. Вика поморщилась: она подумала, что в коробке какой-нибудь аляповатый презент, вроде хрустальной сухарницы. Однако это оказалась не сухарница, а совсем другая посудина, очень похожая на химическую. В ней закреплен был невероятный цветок, очень крупный, пятилапый, похожий на острокрылую бабочку. Из его сердца высовывался пушистый карминный ротик, сложенный в удивленное “О”, и показывал Вике желтый, гладкий, хищный язычок. По розовым лепесткам из темных глубин цветка бежали наружу пестрые тигровые полоски. Вид у цветка был очень нахальный.

— Это что? Орхидея? — спросила Вика.

— Да. Для вас. Как я понял, вам совсем не нравятся гвоздики. Может быть, это странное существо вы не станете заталкивать мне за пазуху, — сказал Гузынин и робко улыбнулся. Вике сделалось очень неловко.

— Я ничего не буду заталкивать, — вздохнула она, — только и вы обещайте больше не говорить, что любите меня и хотите на мне жениться.

— Хорошо, обещаю не говорить, хотя и люблю, и хочу. Ничего уж тут не поделаешь.

Вика поспешно перевела разговор на другое:

— Где вы взяли это чудо?

— Цветок? Известно где — в магазине. Откуда еще чудеса в наше время! Перед вами некая лелия обоюдоострая. Черт знает, что это означает, но говорят, будет долго стоять и не вянуть. Да там в коробке бумажка есть, вроде инструкции, где все написано. Вот: “произрастает в лесах Мексики и Гватемалы” и так далее. Знаете, эта лелия на вас похожа, когда вы явились к “Спортсервису” с белыми волосами. Что-то есть в ней такое же неземное и не вполне настоящее. Не водятся у нас подобные редкости… Ладно, не буду мозолить вам глаза, схожу к машине. В ней и переночую. Вы только не грустите! Смотрите на этот цветок, как в зеркало.

Гузынин придвинул Вике розовую лелию и вышел. Вика потрогала лепестки, нежный желтый язычок. Неужели она такая?

— О, вот так прелесть! — прошептала за ее спиной неслышно прокравшаяся из помывочной Римма Васильевна. — Я никогда ничего подобного не видела!

— Это мексиканская или гватемальская орхидея, — пояснила Вика.

— Боже, какой аромат! Гватемальская орхидея! Чего же после этого удивляться, что у них там такая любовь и такие сериалы, несмотря на наркобаронов…

Она подсела к Вике с деликатной улыбкой:

— А за вами очень красиво ухаживают. Я сразу вспомнила:

Весь я в чем-то норвежском,

Весь я в чем-то испанском…

Похоже, правда? Вы тоже вспомнили? Постойте-ка: да ведь это стихи про ананасы в шампанском! Боже! И у нас тоже только что это было! И почему я не догадалась кусочек ананаса в стакан положить? Всю жизнь мечтала эту штуку попробовать, а тут взяла и растерялась. Жаль! Ах, я ведь сто лет уже не пила шампанского!

“Захмелела старушка”, — подумала Вика.

— В жизни очень мало красивого, — продолжала Римма Васильевна. — И мужчины, даже лучшие из них, ничего не умеют сделать красиво и романтично. Они в основном любят поесть. Любят пиво. Колбасу с чесноком. Любят снять побыстрее галстук, расстегнуть пуговку на животе и засунуть свою чесночную руку вам за пазуху. Или под юбку. Сегодня вам повезло! Как это все красиво! Дайте мне еще понюхать орхидею. Если шампанского я не пила давно, то орхидей вообще никогда не нюхала. У нас в санатории росли только петунии, настурции и львиный зев. Кое-что из этого пахло, но разве так! Нам директор всегда велел сажать цветы поневзрачнее, чтоб стебельки были коротенькие-коротенькие, или липкие, или чтоб мухи на них сидели. А они все равно драли — даже липкие и с мухами. Разве убережешься, если любовь!

— Я вам оставлю эту орхидею, — пообещала Вика. — Она очень долго не вянет.

— Что вы! Нельзя! Это подарок любви. Конечно, этот мужчина постарше вашего мужа, пониже и вообще… Но он тоже очень интересный.

— Да уж, интереснее некуда! — усмехнулась Вика.