Читать книгу - "Минос - Маркос М. Виллаторо"

Он действительно любил этот сорт виски, как, впрочем, и моя сестра Каталина, которая частенько прикладывалась к нему в подростковом возрасте.

Мама не возражала против того, что я пью. И уж тем более не могла связать это с теми лекарствами, которыми меня сейчас пичкали. А я могла. Бурбон и кодеин — прекрасная комбинация.

Мне хотелось остаться одной в доме, когда нужно будет снимать бинты. Очень не хотелось пугать сынишку. Серхио было три годика, а точнее сказать, через неделю будет четыре. Он дважды навещал меня в больнице, но оба раза был страшно напуган тем, что там увидел. Конечно, он испугался не меня, а бинтов на моей шее, которые бросались в глаза. При этом он практически не разговаривал со мной, и только мама заставила его подойти ко мне поближе и поцеловать меня в щеку. Затем он снова отпрянул назад и прижался к бабушке.

Я тоже была испугана. У меня имелись основания для страха, связанные с игрой во «фрисби», в которую мы играли с Каталиной, когда мне было двенадцать лет, а ей — шестнадцать. Я бегала босиком в тот день. Каталина запустила злополучный диск, а я помчалась за ним, запрокинув голову, и неожиданно со всего маху напоролась на высокий бетонный бордюр с острыми краями. На ноге образовалась глубокая рана, из которой тотчас хлынула кровь. Каталина бросилась ко мне, подхватила на руки и понесла в травматологический пункт, разрываясь между противоречивыми чувствами — жалостью к своей младшей сестре и злостью по поводу того, что я залила кровью пол в комнате. «Я только что пропылесосила ковер. Ay la gran puchika!»[8]— причитала она дрожащим от страха голосом. Моя голова лежала у нее на плече, и я отчетливо ощущала под своей левой рукой ее упругие груди (которые всегда были больше, чем мои). Я сказала, что нет никакой надобности нести меня на руках, я в полном порядке и могу передвигаться сама, хотя на самом деле во всем теле чувствовалась слабость, словно я засыпала.

Доктор быстро наложил мне четыре шва, и вскоре я забыла об этом происшествии, превратившемся в одно из многих детских воспоминаний.

Однако самое ужасное началось потом, когда рана стала постепенно заживать. Когда мама снова привела меня к доктору, он снял бинты и обнажил заживающую рану. Какое-то время мама оторопело смотрела на мою ногу, а потом испуганно прикрыла губы рукой. «Ay jodido![9]— тихо простонала она. — Что случилось?»

Рана казалась какой-то вспученной, деформированной, словно ткани неправильно срослись. Возможно, это была какая-то инфекция, а то и гангрена. Однако в области большого пальца на ноге не чувствовалось никакой боли, он не выглядел ни зеленым от гноя, ни почерневшим. Более того, он был твердым и совершенно не походил на больное место. Края раны были слегка вывернуты наизнанку и напоминали округлившийся шрам.

Сначала доктор ничего не сказал. Он просто попросил пошевелить пальцем, что я и сделала, не ощутив абсолютно никакой боли. Он радостно просиял и сказал, что я совершенно здорова.

— Да, но как же этот ужасный шрам? — поинтересовалась мама.

Доктор покачал головой, будто понимая ее озабоченность, но явно не желая придавать этому событию сколько-нибудь серьезного значения.

— Это называется келоидный шрам, — пояснил он. — Некоторые люди даже гордятся такими, хотя мы не понимаем, что тут хорошего. Подобные шрамы можно часто увидеть у людей самых различных этнических групп. Вы ведь мексиканка, не так ли?

— Я из Сальвадора, — недовольно ответила мама, которую всегда раздражало, что люди не понимают различия между мексиканцами и жителями Сальвадора.

Доктор не обратил на ее язвительный тон никакого внимания.

— Келоидный шрам возникает в результате чрезмерного разрастания ткани вокруг раны. Это похоже на то, как будто тело старается компенсировать потери и образует большее количество ткани, чтобы обеспечить скорейшее заживание раны. Конечно, ничего приятного в этом нет, но и беспокоиться не стоит. — С этими словами доктор стал энергично мыть руки над раковиной.

Мама пыталась что-то сказать ему по-английски, но от волнения не нашла слов и, повернувшись ко мне, спросила по-испански. Я быстро перевела ее вопрос доктору.

— Этот шрам всегда будет таким, как сейчас?

— Боюсь, что да, — спокойно ответил тот. — И ничего с ним поделать нельзя. Если бы у нас был пластический хирург в тот самый день, когда она поранила ногу, можно было попытаться немного скорректировать его, например убрать немного кожи. Но я не думаю, что ваша медицинская страховка покрыла бы эти расходы. — Он сделал паузу и пристально посмотрел на нас обеих, явно озадаченный нашим волнением. — О, право же, не стоит придавать слишком большого значения этому келоидному шраму. Вы слишком красивая юная леди, чтобы беспокоиться насчет какого-то небольшого шрама на ноге, да еще в таком месте, которое никто из посторонних никогда не увидит. Уверен, что даже самые обыкновенные летние сандалии закроют этот шрам. — Он улыбнулся, а потом закончил разговор неожиданной фразой, которая сейчас, шестнадцать лет спустя, звучит как проклятие: — Если у вас появляется келоидный шрам, то гораздо лучше, если он находится в том месте, которое вы сами будете видеть очень редко.

Поэтому пока мои мама и сын увлеченно покупали сладости и булочки у доньи Марины, я стояла в ванной комнате перед зеркалом и осторожно, слой за слоем, снимала бинты. Мое новое отражение в зеркале, казалось, возопило от горя сильнее, чем я сама.

Кэти бы наверняка знала, что делать в такой трудный момент. Иногда мне казалось, что я вижу ее в зеркале позади себя. Она как будто прикрывает рану на шее моими густыми волосами и шепчет мне на ухо: «Ну а сейчас самое прекрасное время покурить немного прекрасной гадости».

Именно этим мы и занялись бы сейчас. Пока Серхио бегает между длинными деревянными рядами прилавков с томатной пастой и банками с перцем, а мать увлеченно выслушивает последние сплетни от доньи Марины, мы с Кэти свернули бы толстый косяк и вышли бы на заднюю веранду моего маленького домика в Джермантауне, откуда открывается прекрасный вид на новый променад, построенный здесь совсем недавно. Он находится к северу от центра города и представляет собой огромное пространство, украшенное большим количеством небольших магазинов и уютных ресторанов, которые практически за один год удвоили стоимость моей небольшой собственности. Немного прибалдев от травки, мы быстро забыли бы о моих шрамах, а потом вновь вернулись бы к ним, но уже совсем в другом настроении. Кэти знала, как вести подобные разговоры. Именно так она поступала, когда я порвала отношения с одним белым парнем в Атланте, когда училась в старшем классе, или когда соседские девочки набросились на меня с идиотскими расспросами о том, сколько денег я спрятала в книгах. Да, Кэти знала толк в таких делах. Она могла запросто сказать что-то вроде: «Этот трусливый pendejo,[10]который порезал тебя, уже покойник. А ты жива и будешь еще долго жить. Ты не заслужила эти ужасные шрамы, но ты заслужила право на жизнь». Да, она непременно сказала бы что-то вроде этого своим приятным голосом и обязательно приятное для меня.