Читать книгу - "Окольцованные злом - Феликс Разумовский"

И полетели навстречу станции и полустанки, железнодорожные переезды с неподвижными составами на запасных путях, заброшенные села, опустевшие поля, покосившиеся кресты на погостах… Повсюду голод, разруха, смерть. И показалась Россия Хованскому забитой издыхающей клячей, которую подняли на дыбы и гонят неизвестно куда.

Наконец Семен Ильич прибыл в Харьков и будто вернулся в старые довоенные времена. Из городского сада доносились звуки духового оркестра; с гиканьем проносились на лихачах потомки древних украинских родов — все поголовно в червонных папахах; одетые в синий шевиот военные маклеры важно курили гаванские «Болеваро»; и лишь присутствие на улицах немецких солдат со стальными шлемами на головах наводило на мысль, что все это великолепие ненадолго.

В сумерки, когда озарились ртутным светом двери кабаре, штабс-капитан отправился в парк, на берег неторопливой Нетечи. В маленькой беседке у центральной аллеи он наткнулся на какого-то знатного отпрыска, тискавшего в полутьме покладистую барышню, и приласкал его рукоятью шпалера. Взял лопатник, золотишка кой-какого, а дивчину, чтоб не убивалась о потерянном вечере, отодрал, закинув подол на голову.

Утром Семен Ильич въехал в гостиницу «Националь» и весь день пил шампанское. Однако на сердце по-прежнему было гадостно: призрачное спокойствие вокруг, ненадежное, на ниточке все, скоро оборвут. Так и вышло.

Вскоре с престола свергли Вильгельма, немцы оставили Украину, и полчища большевиков поперли на Харьков. Снова штабс-капитану пришлось уносить ноги от восставшего немытого хама, и вот на тебе — нигде спасу нет!

Вспомнив приключение в поезде, Семен Ильич зло сплюнул и затянулся так, что козья ножка затрещала. Просрали Россию-матушку, похерили. А все оттого, что либеральничать стали, Европе в рот заглядывать, в демократию решили поиграть. Да у русского мужика испокон веков сознание на страхе держится: кто Бога боится, а кто батогов с шомполами. Вот и надо было церкви строить да драть всех без разбору, был бы порядок…

Козья ножка дотлела, зато облака на небе поредели, выглянул молочный лунный блин. Пора. «Иди-ка сюда, дружок». Штабс-капитан вытащил из кармана револьвер, перезарядил и, ступая неслышно, двинулся вдоль оврага.

Он шел всю ночь. Когда звезды на небе померкли и из серой туманной завесы поднялось бледное солнце, он увидел наконец полотно железной дороги.

Один Бог знает, каких адских мучений стоил ему дальнейший путь. Большей частью приходилось ехать на крышах вагонов. На перегонах стреляли, били в окна из придорожных кустов. Люди с черт знает какими рожами угоняли паровозы. У теплушек горели буксы, на подъемах вагоны отрывались от состава и сваливались под откос. Порядка не было никакого, начальники станций прятались в сортирах.

«Прочь, прочь, подальше от этой нищей, Богом проклятой страны!» Подгоняемый ненавистью, Семен Ильич благополучно перенес все превратности путешествия и к новому, 1919 году невредимым добрался до Одессы.

* * *

— Ай-я-я-я-яй, как плохо работаем! — Рывком открыв ящик, Плещеев вытащил пачку «Мальборо», сломав в негодовании две спички, закурил. — У киллеров достало мозгов сообразить насчет могилы, а у нас? — Он яростно затянулся, успокаиваясь, выпустил дым через ноздри. — Кстати, кто такие? — Он строго глянул на Пиновскую.

Не курил Плещеев уже лет десять.

— Судя по татуировкам, это москвичи, из бородинского преступного сообщества. — Марина Викторовна хрустко раскусила семечку, ловко выплюнула шелуху в кулечек. — Я только что из морга. Завалили их качественно, у одного пуля в шее, у другого грудь как решето, оба добиты контрольными выстрелами. Работал профессионал.

Она сейчас была чем-то похожа на белку из сказки о царе Салтане.

— Ладно, с этим понятно. — Плещеев резко, так что жалобно скрипнуло кресло, всем корпусом развернулся к Дубинину. — А что это там еще за эмвэдэшник оказался на могиле? Рапорт его читал кто-нибудь?

— Там не рапорт, там история болезни. — Осаф Александрович сделал скорбное лицо, вытащив блокнотик, поправил на носу очки. — Старший оперуполномоченный убойного отдела майор Семенов.

Невменяемое состояние, патологические изменения в психике, прогноз самый неблагоприятный. Когда его нашли, он сидел, пардон, Марина Викторовна, в куче собственных экскрементов и лепил снежки.

— Из экскрементов? — Плещеев не сразу понял, что сморозил глупость, и начал искать глазами пепельницу. Не нашел, ловко выщелкнул окурок в мусорное ведро. — Я хочу знать об этом майоре Семенове все. Где он живет, с кем, как, а главное, почему оказался на могиле матери Борзого. Все свободны.

Проводив подчиненных взглядом, он протер запотевшие очки и вызвал секретаря:

— Наташа, подготовьте приказ. С завтрашнего дня переходим на казарменное положение.

Дела минувших дней. 1919 год

Господи, сколько всякой шушеры шныряет по Дерибасовской в послеобеденное время! Военные поблескивают золотом погон, трясут наградами, которым нынче цена — насыпуха, надуваются, словно мыльные пузыри, сознанием собственной значимости. Гражданские с надеждой посматривают на рослых английских моряков, на смеющихся французов в шапочках с помпонами, на серые громады дредноутов, утюжащих море, — неужели проклятые большевики не обломают в конце концов себе зубы об это обо все?

Дамы, что и говорить, хороши. На любой вкус и на любую цену. Одесситки — плотные, знающие свое женское дело до мелочей, у этих не сорвется; петербурженки похолоднее, в кости потоньше, пожеманнее; и уж совсем попроще, да, к слову сказать, и подешевле всякие там актрисы, актрисочки, актрисульки, многим из которых нет еще и двадцати, а в глазах уже пустыня. А профураток не ищите здесь в это время, спят они, умаявшись с клиентами за ночь. Впереди работа.

«Неужели это все, что осталось от империи?» Бывать на Дерибасовской днем Семен Ильич не любил. Другое дело ночью. Не далее как вчера он взял здесь на гоп-стоп жирного клопа, разжился неплохими деньжатами.

Была середина марта, с моря дул прохладный ветерок. Однако штабс-капитан, рисуясь, распахнул дорогую хорьковую шубу, отобранную у вора-хламидника Пашки Снегиря в счет карточного долга, сдвинул на затылок кепку, и ноги, обутые в прохоря со скрипом, сами понесли его на рынок. Миновав заколоченный досками ювелирный магазин, который третьего дня местный гетман Васька Косой обчистил досуха, Хованский принюхался — его нос еще издали учуял сложную гамму запахов, доносившихся с базара.

На Привозе, как всегда, было суетно. Толпились мелкие спекулянты, давя на психику, трясли синими от холода телесами нищие. Какая-то престарелая чухарка, пьяная, давно немытая, приставала к мужикам, обещая усладу. Местные попрошайки, завидев Хованского, разом поджались, а рыночное ворье, почуяв гнедую масть уркаганскую, от греха подальше сделало в работе перерыв.

«Канайте, дешевки». На губах Семена Ильича появилась кривая ущера. Внимательно оглядевшись, он сразу же срисовал подходящего лоха — прилично одетого еврейчика в пенсне и с толстой серебряной цепью от часов в пройме лапсердака.