Читать книгу - "Западня - Китти Сьюэлл"

Старик начал петь: «Алианаит, алианаит, алианаит…» Песня звучала сурово, всего несколько нот; возможно, это было ритуальное песнопение. Глаза старика были по-прежнему закрыты, шишковатые руки скрещены на груди. Давид ломал голову, что требуется от него, но старик продолжал петь, и ему становилось все легче и даже начинало нравиться. Звуки на кухне стихли, и легкий ветерок свистел по углам дома. Вдруг в комнате снова потемнело, будто внезапно наступила ночь. Давиду стало жутко, но песня успокаивала и ему не хотелось ни на что отвлекаться. Он откинулся на спинку дивана и закрыл глаза. Странная мелодия звучала как какой-то древний псалом. Голос старика был таким глубоким, что казалось, резонирует через пятки, поднимается по ногам и заполняет его целиком. Ему захотелось подхватить песню, но вдруг навалилась странная сонливость. Появилось лицо Дерека, но не бледное, впалое из-за болезни или смерти, а румяное, с ясными живыми глазами. Давид улыбнулся. Потом он разглядел в этом лице черты лисички, бесстрашный оскал, длинный нос. Мудрость, которая сквозила в глазах лисички, очень тронула Давида, он почувствовал, что и сам полон отваги, — и темнота отступила от него.

Голос Ангутитака теперь стал тише и слегка дрожал, будто песня высасывала из него силы. Лицо Дерека стало расплываться, меркнуть, а потом исчезло. Песня звучала глуше, затем стала стихать, как эхо под безмолвным небом Арктики.

* * *

Когда Давид открыл глаза, комната была пуста. Он был слегка озадачен, дезориентирован светом за окном. Угли в печке все еще тлели, но в доме было тихо. Казалось, в нем никого не было. Тело Давида затекло, голова была тяжелой. Он встал и потянулся. Зевал до тех пор, пока не хрустнули челюсти. Вдруг ему так отчаянно захотелось пить, будто он долго бродил по пустыне. Толстый язык еле ворочался во рту. Давид направился в маленькую ванную. В ней не было окна, он чиркнул спичкой и зажег кулик, лампу из мыльного камня, которая заполнялась тюленьим жиром. Лампа была красиво вырезана в форме полумесяца. Давид выпил несколько кружек воды. Потом почистил зубы. В зеркале над раковиной он увидел свою трехдневную щетину. Волосы его были слишком длинными, неровными и кучерявыми. Внимательно рассмотрев свое отражение, впервые за долгое время, Давид рассмеялся. Это было скорее лицо хиппи-наркомана или просто какой-то развалины — собственно, он и есть развалина. Но даже в этом случае ему трудно было смириться со своим внешним видом. Он припомнил, каково было уважать самого себя… смотреть в зеркало и находить себя вполне привлекательным, энергичным, многообещающим. Прошло уже больше года с тех пор, как его жизнь разлетелась на куски. Может, достаточно?

Стоя здесь, в убогой маленькой ванной, он почувствовал неожиданный прилив энергии, будто сняли груз с плеч. Комок мха выжали, как мочалку, грязная вонючая вода ушла — и он почувствовал себя легким, свежим и упругим.

Он сходил в туалет, затем снял с себя одежду и стал в маленький поддон, который заменял ванну. Под слабой струей прохладной ржавой воды он почувствовал себя как под горным водопадом. Давид растерся полотенцем, оделся, потом без особого успеха поскреб щетину чьим-то лезвием, но только порезал кожу на горле.

На кухне он нашел Уйарасук. Та сидела за столом тихо и неподвижно.

— Отец пошел в гости, — сказала она. — Они вернутся поздно.

— А ты что делаешь? — с удивлением спросил Давид.

— Даю отдых своим старым костям, — ответила она, хотя выглядела свежей, как подросток.

— Я, должно быть, проспал несколько часов.

— Ты говорил, что хочешь посмотреть на мои работы. — Он заметил, как порозовела ее бледная кожа, и она отвернула голову, чтобы спрятать румянец.

— Очень хочу. Где они?

— У меня дома. — Она встала и сразу надела куртку. Давид огляделся вокруг в поисках своей одежды. Она была завернута в спальный мешок, который лежал за диваном. Воздух был мягким, а небо — бледно-голубым. Давид не имел понятия, сколько времени. Уйарасук взяла его за руку и целеустремленно повела в обход домов, к маленькому жилищу на берегу. Она жила в однокомнатной лачуге, не больше того вагончика, который был у его родителей, когда он был мальчишкой. Воздух в доме был влажным от испарений газового обогревателя. Длинные тонкие полки покрывали стены от пола до потолка, на них женщина хранила все свое имущество. Повсюду стояли маленькие поделки из мыльного камня: охотники с копьями, киты, белые медведи, тюлени и птицы. Фигурки были прелестные — изящные, утонченные.

— Это просто замечательно! — воскликнул он. — Где ты их продаешь?

— В галереях каблунаитов, — ответила женщина и подмигнула. — Ну, ты понимаешь… белых людей.

Если она над ним смеялась, он не возражал.

— Так ты все-таки выбираешься иногда на юг?

— Нет. В нескольких милях отсюда есть исследовательская станция. Они передают их для нас… За вознаграждение, конечно. — Она поставила чайник на крошечную плитку и повесила их куртки на крючок за дверью. — Ты не настолько «белый» на самом деле. Почему я считала, что все европейцы светлые? И все же ты сделан из другого теста, не такого, как я.

Она подошла к нему. Давид сидел на маленьком табурете, вертел в руках одну из ее поделок, ощупывая холодный гладкий камень. Женщина дотронулась до его волос, взъерошила их, как ребенку.

— Другой материал, мягкий и, возможно, немного хрупкий, — засмеялась она.

Он поглядел на нее снизу вверх. Что она знала о нем? Быть может, она слышала его странный разговор с отцом-шаманом. Или, может, Медведь рассказал ей, зачем привез его с собой. Но в ее взгляде не было ни жалости, ни сострадания. Давид положил фигурку на колени и обнял женщину, ощущая, как стройные бедра сужаются к талии, и повторяя руками изгибы ее тела. Женщина не возражала. Спустя мгновение он опустил руки.

— Все хорошо, — сказала она.

— Извини… Я не должен был поддаваться порыву. Каблу… как ты там нас назвала? Мы очень дерзкие. Это называется «белое имперское свинство»…

Она засмеялась, взяла его руки и вернула их на прежнее место, на талию. Давид уткнулся лицом в ее живот. Там бурчало от голода. Давид прижал ухо к животу, чтобы лучше слышать. В этих звуках было что-то мощное, земное, как далекие раскаты грома, как извержение раскаленной лавы, как таинственные звуки дикого леса, как маленькая вселенная, заключенная внутри тела. Иной мир — экзотический, захватывающий и запретный. Ему хотелось быть там, внутри нее, войти в ее тайный космос своей плотью.

Чайник зашипел, и она отстранилась от Давида. Тот огляделся по сторонам, рассматривая обстановку. Казалось, вся ее жизнь сосредоточена на кровати. Там лежали книги, газеты, одежда, шитье, стояла тарелка с хлебными крошками. Пока она заваривала чай, Давид поднялся, чтобы рассмотреть и потрогать другие фигурки. Он не мог не прикасаться к ним: каждая рассказывала об отношении эскимосов к миру и существам в этом мире. Давид взял одну из фигурок, изображающую любовников. Женщина сидела верхом на сидящем мужчине. На их лицах были широкие улыбки, их короткие толстые руки и ноги затейливо переплелись.