Читать книгу - "Самая страшная книга, 2014–2025 - Ирина Владимировна Скидневская"

выпросить милостыню, все равно что лесная чаща для волков. Куда бы зверь ни уходил на охоту, все равно он возвращается к своему логову. Особенно это касалось тех босяков, у которых не было хоть какого-нибудь жилья. Поэтому я искал нищенку поблизости от вокзала.

К несчастью, я смог ее найти — прямо на платформе, близ прибывшего поезда. Будто черный призрак, худая, как смерть, она грелась в облаках пара, выбивающегося из-под вагонов. Настоящее привидение в тумане. Пассажиры внутри, те, кто по какой-то причине не спал, недоуменно рассматривали это чудо.

Черный призрак укачивал дитя. В белых клубах это смотрелось настолько причудливо и в то же время обыденно, по-человечески, что я усомнился в своих домыслах. Так могут убаюкивать лишь живого ребенка.

Белые языки пара облизывали их с дочерью. Казалось, что нищенка стоит в огромном куске полупрозрачного теста. Лишь немногие клубы пара дотягивались до моей одежды, по большей части рассеиваясь в нескольких футах от места, где я стоял.

Я уже упомянул звериные черты обитателей лондонского дна, но не могу не подчеркнуть особо того чутья, что превращает голодных людей в хищников.

В данном случае чутье заставило нищенку бежать, но сам факт бегства не меняет глубинной сущности дикого зверя; убегая, он не перестает быть хищником.

В какой-то момент я понял, что смотрю на пустой участок перрона. Поезд подпустил тумана, белая стена стала путце, но ни бродяжки, ни ребенка там больше не было Чутье подсказало хищнику, что нужно бежать. Я начат озираться по сторонам и вновь заметил женщину на друг ом конце вокзала. Она оказалась там невероятно быстро; трудно было ожидать от столь изможденного существа такой скорости. Тонкая черная тень мелькнула вдалеке, сливаясь с сырой ночной темнотой. Я бросился вслед, кляня собственную беспечность. Как можно было упустить ее, подобравшись так близко!?

Расталкивая полночных пассажиров, оставивших поезд, чтобы подышать воздухом, я мало-помалу проделал путь босячки. Готов биться об заклад, у меня на это ушло вдвое больше времени. Когда я пересек Сент-Панкрасс, ее след уже растворился в лондонской ночи. Передо мной расстилалась обширная территория, густо застроенная складами и ремонтными бараками. Между ними ручейками петляли ржавые рельсы, скудно освещенные лишь несколькими фонарями. В такой темноте искать нищенку будет не легче, чем на окраинах Лондона с накрепко завязанными глазами. Здесь я был слеп и беспомощен, как ребенок, который стал причиной моих ночных похождений.

Я надумал идти домой. В сложившихся обстоятельствах это было самым мудрым решением. Перечеркивая так нежданно возникшую здравую идею, появилась мысль сократить путь и пойти напрямик. Все-таки я знал Лондон как свои пять пальцев, а это дает преимущества в любое время дня и ночи.

Я спрыгнул на рельсы и пошел вдоль путей, меряя шагами расстояние между шпалами. Вскоре показался забор; перемахнув через него, я окажусь в проулке, от которого рукой подать до нашего жилища.

Все-таки, несмотря на работу с неплохим заработком, нормальную еду и теплый очаг, во мне по-прежнему жил уличный мальчишка. Присущее париям чутье никуда не делось, оно неискоренимо и живет в глубине души долгие годы. Затаившись, оно ждало случая показать себя. Это оно, а не я, приняло решение проложить путь меж мастерских и бараков.

Гигантская птица выпорхнула из груды мусора, наваленной поперек рельсов. Она попыталась взлететь, но не смогла и нелепо, словно марионетка в руках пыльного кукольника, побежала. Худая, черная, облаченная в лохмотья птица. Должно быть, полету мешал грязный кулек из тряпок, в котором лежало дитя; крылья птицы-смерти прижимали его к груди.

— Стой! — Я дюжину раз выкрикнул это слово, прежде чем нагнал нищенку. Впрочем, «нагнал» — не то слово. Скорее, я настиг ее, по-хищнически безжалостно, о чем сожалею и поныне.

Погоня длилась минут пять. Бродяжка пыталась ускользнуть, но тщетно. Было видно, как силы покидают костлявое тело, и казалось удивительным, что она каким-то образом способна бежать. На мгновение нищенка пропала из виду. Я безуспешно пытался разглядеть ее в темноте, когда мое внимание привлекли доносящиеся откуда-то сверху звуки.

Чуть в стороне из темноты проступал исполинский дом, напоминающий могучий каменный утес на речном берегу. Это было трехэтажное здание заброшенного склада, и нищенка, вместо того чтобы попытаться обогнуть его, карабкалась по пожарной лестнице. Она, верно, рассчитывала попасть в дом через одно из окон, в которых давно уже не было даже намека на стекла или ставни.

Должно быть, к нам уже мчались сторожа — шум погони не мог не привлечь их внимания. На какой-то момент я пожалел, что ввязался в эту историю, и усомнился в собственном психическом здоровье, а потом подпрыгнул на полфута и уцепился руками за нижнюю перекладину пожарной лестницы.

Здание склада было старым, и лестница, которая должна была выдерживать вес нескольких человек, оказалась гнилой. Наверху что-то хрустнуло, в глаза мне посыпалась труха, и некий мягкий черный предмет, задев меня, упал на землю.

Еще несколько секунд я продолжал подниматься, моргая и пытаясь избавиться от проклятой трухи. Затем пришло понимание того, что именно сейчас подо мной приземлилось. Крики наверху, и черная тень, сползающая по лестнице, подтвердили мою догадку. Нищенка уронила ребенка.

Внутри все оборвалось. Я разжал руки и прыгнул, молясь лишь о том, чтобы не задеть дитя. Впрочем, дальнейшие события показали, что ничего не изменилось бы, даже если бы я приземлился прямо на него.

Я склонился над ребенком, невольно сдерживая дыхание. Темнота надежно скрывала от глаз то, во что превратилось тельце, но света хватало, чтобы понять: дитя совершенно неподвижно. К тому же оно не издавало ни звука, а в ноздри мне ударил запах, навевающий образы конюшен и дохлятины.

Сверху плюхнулась нищенка. Колени ее, не выдержав, подломились, и она рухнула наземь, распластавшись возле своего отпрыска. Я помог ей встать; меня не оставляло ощущение, что я поднимаю цаплю, — настолько легкой оказалась бродяжка. Она беззвучно рыдала, с изрядной частотой вклинивая в плач слова о том, что дочку нужно вылечить. Из ее фраз я понял, что малышку звали Эверет. Девочка по-прежнему была неподвижна.

Порывшись в карманах, я нашел зажигалку. Фитиль изрядно отсырел — работа на верфи, в постоянной морской влажности, и ночная прогулка по туманному Лондону не прибавили ему сухости. Я возился с минуту, пока, наконец, огонек не заплясал на сырых волокнах. Все это время я не мог сказать ни слова.

Картина, которую огонь вырвал из промозглой ночной темноты, и вовсе лишила меня дара речи. Нищенка склонилась над ребенком. Подобно смерти, она простирала к Эверет руки — свои