Читать книгу - "Дитя мрака - Берге Хелльстрем"

Последний безвкусный лист салата. Она наклонилась вперед, облокотилась на стол.

Безликие. Сейчас они будут смотреть на нее.

Полиция Арланды сделала подборку из просмотренных Надей записей с камер наблюдения в международном терминале. Сначала с камер под номерами 14 и 15, а также с тех, что снимали пассажиров анфас, перед пунктом контроля.

Она указала на троих. Двоих мужчин и одну женщину.

В 9:32 они прошли под дугой металлоискателя, не подозревая, что смотрят прямо в две камеры.

Херманссон открыла файл-приложение с двухминутным смонтированным фильмом. Чем ближе к камерам 13,12 и 11, тем отчетливее видны лица — особенно у стоек, где они сдавали багаж между 9:16 и 9:18.

Она вернулась к началу, еще раз просмотрела дергающиеся кадры.

Ухоженные, дорого одетые мужчины с короткими темными волосами, в костюмах под длинными пальто, женщина — крашеная блондинка, в темном платье под таким же темным пальто.

Они выглядят как все. Но бросили сорок три ребенка.

У нее в руках распечатка, где указаны имена, фамилии, национальность и пункт назначения.

Французские имена. Французские паспорта. Из стокгольмской Арланды в Париж, аэропорт Руасси-Шарль-де-Голль.

Что-то здесь не так.

Если верить Наде, по-румынски они говорили без акцента. А внешне напоминали отца Марианны Херманссон и его сестру в молодости.

Они румыны.

Приемный отец некоторое время стоял на пороге Надиной комнаты, продолжая говорить о шведских уличных детях, которых якобы не существовало. Господи, щеки его покраснели, эти дети до смерти напуганы, они прячутся, он и не заметил, как повысил голос, черта лысого они позвонят в социальное ведомство и напомнят о себе. Потом он пригласил их всех спуститься вместе с ним в подвал, на кухню, где был накрыт к ужину большой раздвижной стол. Надя встала лишь после того, как Херманссон по-смотрела на нее и дважды повторила mâncare, еда; спускаясь по лестнице, девочка крепко прижимала к себе сына.

Два мальчика в соседней комнате мешкали, и Херманссон, и приемный отец, а под конец и Надя несколько раз поднимались к ним, объясняли, что надо поесть и что бояться здесь нечего. Еда успела остыть, когда они, не поднимая глаз, явились на кухню и сели рядом.

Ели они так же, как раньше, за завтраком в столовой полицейского управления, без остановки, молча, словно собаки, подумала Херманссон, словно собаки, жадно заглатывающие еду, пока миска не опустеет.

— Я рад, что ты здесь. — Высокий мужчина с добрыми глазами посмотрел на нее. — Я пытался накормить их еще два часа назад, когда они только-только приехали. Но они не покидали комнат. Я видел, что они очень проголодались, но им было страшно, они никому не доверяли. А вот при тебе… боятся меньше.

У Херманссон кусок в горло не шел.

Стакан сока, бутерброд, нет, не получается, она не могла сосредоточиться на еде, когда рядом страх и ломка.

— Мы с женой — сегодня вечером она работает, какое-то собрание в школе, — начали заниматься детьми без родителей задолго до того, как у нас появились собственные.

Он тоже ничего не ел, тарелка стояла пустая, прибор не тронут.

— Детьми, подвергшимися сексуальному насилию. Детьми, продававшими себя. Детьми с нарушениями социальной адаптации. Детьми с психическими нарушениями. Детьми-наркоманами, ворами, злостными преступниками, обитателями туннелей и парков. Мы все видели, уверяю тебя, все-все.

Он искоса взглянул на собственного сына, пятилетка, который сидел рядом и поливал макароны кетчупом и брусничным соусом, убедился, что тот не слушает, но целиком занят попытками установить контакт с гостями, упорно глядящими в стол.

— Но не такое. Дети словно отбросы. — Он посмотрел на Надю, на ее сына, на обоих двенадцатилетних мальчиков. Короткий взгляд на каждого, который они оставили без внимания. — Ведь так оно и есть. Оставленные на произвол судьбы, выброшенные за ненадобностью. Отбросы. Никогда не думал, что до этого дойдет, во всяком случае, мне это не дает покоя… в какое же чертово время мы живем! Общество, допускающее подобные вещи…

Он опять возвысил голос.

Этого оказалось достаточно.

Один из мальчиков вдруг перестал есть. Уронил бутерброд на пол, опрокинул стакан с молоком, резко выпрямил спину. Марианна Херманссон увидела, как его тело свело судорогой, а через несколько секунд он рухнул на пол. Приемный отец подбежал к мойке, схватил полотенце, скрутил жгутом и сунул мальчику в рот, между зубами.

— Приступ эпилепсии. Он может откусить себе язык.

Он бережно обнял мальчика, повернул его, положил на бок, лицом книзу, взглянул на часы:

— Подождем две минуты. Если не пройдет, дадим лекарство.

Лицо мальчика побелело как мел. Тело корчилось в судорогах, пальцы крепко сжаты. Приемный отец сидел рядом, положив руку ему на лоб. Херманссон встала, чтобы успокоить остальных за столом.

Но в этом не было нужды.

Пятилетний Эмиль по-прежнему поливал макароны кетчупом и брусничным соусом, он всю свою жизнь провел среди больных детей-изгоев, привык к сумятице и знал, что папа все уладит.

Надя и второй мальчик продолжали есть, все с той же собачьей жадностью, наверно, тоже видели это раньше.

— Надя?

— Да?

— Как…

— Это пройдет.

Приемный отец смотрел на часы. Шестьдесят секунд. Мальчик на полу вроде бы немного расслабился. Девяносто секунд. Судороги утихали. Сто двадцать секунд. Тело обмякло, как бы уменьшилось.

Он поднял ребенка, отнес наверх, уложил в постель. Мальчик закрыл глаза и что-то невнятно бормотал, пока, наконец, не заснул от усталости.

— Ему двенадцать лет. — Приемный отец остановился посреди лестницы, добрые глаза смотрели печально, совсем как у того мальчика. — И он насквозь больной.

Она кивнула. Ей тоже доводилось видеть, как отрава разрушает тело, доводилось видеть наркоманов и алкашей, сраженных эпилептическим припадком на заднем сиденье полицейского автобуса или в камере вытрезвителя.

Взрослых людей, между тридцатью и сорока.

Этому мальчику всего двенадцать.

Но здоровье у него уже вконец подорвано.

Она зевнула и вернулась к распечатке, лежавшей перед ней на столе: имена, фамилии, национальность, пункт назначения выделены жирным шрифтом. Потом взглянула на монитор, где замер последний кадр отрывка, смонтированного из записей камер 15, 14, 13, 12, 11 в международном терминале Арланды.

Отбросы.

Приемный отец повторил это слово, когда в вечерних сумерках они стояли на морозе возле машины и она собиралась ехать обратно — в Стокгольм, в Крунуберг.