Читать книгу - "Год Людоеда. Время стрелять - Петр Кожевников"

Офелия продолжала рыдать. Еремей вновь сел на диван, обхватил ее и нежно, как только мог, но и крепко, потому что сейчас он очень переживал за свою любимую, сжал женщину в своих объятиях. Уздечкин ощущал, какая она теплая, родная, несчастная и единственная для него сейчас во всем этом диком и жестоком мире! Ребенок, ну и что? Неужели это может что-то изменить в его отношении к ней, которое начиналось с уличного кокетства, а теперь вот так вдруг, да нет, пожалуй, и не совсем чтобы вдруг, а это все же судьба, — его интерес к ней постепенно, изо дня в день, от встречи к встрече, вырос в настоящее чувство. Конечно же настоящее!

Дашку, ту он, конечно, тоже любил, и это было по-своему, по-пацански, когда он еще гораздо меньше понимал в жизни. И до и после Дашки у него бывали разные истории, а вот такое все-таки впервые! Действительно, он готов принять Офелию вместе со всеми ее грехами, потому что любит, и он, кажется, впервые в жизни по-настоящему, во всяком случае по-новому, понимает и чувствует это слово. Он любит! Это — любовь! Какое классное слово, когда оно для тебя действительно что-нибудь значит!

Офелия подняла голову и, не поворачивая к нему, конечно же, заплаканного, лица, устроилась на его коленях. Уздечкин бережно гладил женщину по вздрагивающей голове, смотрел на ее страдающее лицо и тоже страдал. Вдруг он почувствовал какое-то неудобство в глазах — то ли щиплет, то ли чешется, — ого! Да это слезы! Он плачет! Ну и дела! Еремей даже слегка улыбнулся. Но это лишь усилило его внезапную плаксивость, и молодой человек с недоумением отметил, как слезы переполнили его глаза, заструились по щекам и скользнули по его предательски вздрагивающим губам. Уздечкин коснулся языком верхней губы — соль! Мать твою, настоящие слезы!

Еремей снял голову Офелии со своих колен, взял свободной рукой подушку и подложил ее своей любимой под горящую и влажную от слез щеку, а сам опустился рядом на колени, наклонился к женщине и аккуратно поцеловал в горячие, соленые губы.

После поцелуя молодой человек отстранился, посмотрел на ее руки, сжимавшие древнего плюшевого медвежонка со стеклянными глазами (может быть, это подарок убитого отца?), поцеловал одну напряженную кисть, другую и снова отпрянул, разглядывая свое страдающее сокровище.

Офелия выпустила из рук игрушку, потянулась к Еремею, нашла его плечи и потянула к себе.

— Я тебе ничего не говорила, значит, я тебя обманывала, да? Ты думаешь, я тебя обманывала? — начала быстро, почти скороговоркой, объясняться Офелия, словно боялась потерять какие-то, возможно самые главные сейчас, слова, истерично толпившиеся в ее воспаленной голове.

— Ты чего, о чем ты? — Уздечкин почувствовал, будто его окатили ледяной водой, бросившей его в тревожный жар, ощутил чье-то присутствие, словно в комнату заявился некто посторонний, — так внезапно возник риск разрушения вспыхнувшего сейчас счастья. Молодой человек насторожился и даже почувствовал страх. — Давай лучше как-нибудь потом поговорим, а? Правда, тебе сейчас и так очень плохо!

— Нет, я тебе сейчас все скажу, я просто больше не могу молчать! Я умру, если буду молчать! — не унималась Офелия, больно пощипывая его напряженные руки. — Ты ведь меня любишь, да, правда? Вон, ты даже плачешь, значит, любишь, жалеешь! А ты меня не жалей, не надо, я того не стою! Ни на одну копеечку не стою я твоей жалости, понял ты меня?!