Читать книгу - "Беги, если сможешь - Чеви Стивенс"

На следующий день, в субботу, я попыталась прийти в себя после вчерашних событий. Все утро я разбирала вещи, до которых раньше не доходили руки, — распаковывала, раскладывала, убирала что-то в подвал. Если бы только можно было так же поступить с воспоминаниями, которые начали меня одолевать при виде коробки из кабинета Пола. Там были его медицинские книги, его любимая авторучка, модель самолета, на котором он хотел когда-нибудь полетать. У меня по-прежнему хранился его набор инструментов. В свое время Гаррет отказался его брать, но я решила, что с возрастом он передумает. Ему сейчас уже тридцать два. В последний раз мы говорили вскоре после моего переезда в Викторию, и он упомянул, что тоже ищет себе дом. Мы собирались пообедать вместе на Новый год.

После смерти Пола мы созванивались по праздникам, но когда Лиза покинула меня, звонки постепенно сошли на нет. Я некоторое время посылала ему открытки на Рождество, но в какой-то момент они стали возвращаться обратно с пометкой «Вернуть отправителю». Его мать была жуткой женщиной — напыщенной, неуравновешенной и властной. Мы старались как можно чаще приглашать Гаррета к себе, и Пол делал все, чтобы мальчик был частью его жизни. Я тоже старалась дружить с ним, памятуя собственную детскую тоску по семье. Но Гаррет был непростым ребенком, и переходный возраст у него проходил тяжело. Он терпеть не мог Лизу — их разделяло семь лет, и у них и вправду было мало общего. Но лет в восемнадцать он наконец-то подружился с ней. Тем печальнее было то, что после смерти отца Лиза прекратила общаться и с ним. Когда она вернулась в Викторию, Гаррет пару раз пытался найти ее, но она выбросила из своей жизни нас обоих. Я же скучала и по Гаррету. Ближе к тридцати он стал периодически звонить мне, и в мои приезды в Викторию мы непременно пили кофе или обедали вместе и говорили о его отце и Лизе.

Покончив с домашними делами, я отправилась за велосипедом. На крыше сидела черная кошка и напряженно за мной наблюдала. С нашей последней встречи она похудела и лишилась кончика уха. Боевой шрам? Я вернулась в дом и взяла в кухне еды, после чего медленно подошла к ней, встала на цыпочки и поставила синюю мисочку на карниз. Кошка смотрела мне прямо в глаза. Я моргнула первой, медленно отошла и остановилась.

«Если хочешь есть, дорогуша, поешь в моем присутствии».

Кошка легко сбежала по скату крыши и с высоко поднятой головой подошла к миске, всем своим видом сообщая, что ничуть меня не боится. Она торопливо проглотила еду, время от времени поглядывая на меня и подергивая хвостом. Я нежно рассказывала, какая она хорошенькая и славная кошечка, и постепенно нервное подергивание сменилось плавным помахиванием, и в конце концов она даже замурлыкала. Покончив с едой, кошка принялась изящно вылизывать лапки, словно говоря: «Я живу на улице, но все равно остаюсь настоящей леди». Но вдруг она вскинулась, глядя на что-то у меня за спиной, перемахнула через изгородь и была такова.

Я повернулась, гадая, что ее испугало, но ничего не увидела. Я нахмурилась — меня вновь охватило жуткое чувство, что за мной наблюдают. Кто здесь? После заявления в полицию я пугалась каждого шороха. И тут кто-то позвал на улице собаку. Так вот что напугало кошку. Я выдохнула.

Забрав велосипед с террасы, я бросила сумку в корзину и покатила к набережной. По пути я остановилась полюбоваться зимними волнами у мола. Летом в порту Огден-Пойнт швартовались огромные теплоходы, и гавань наводняли туристы с фотоаппаратами. Повсюду разносилось цоканье копыт лошадей, катящих нарядные повозки. Виктория словно оживала — музыкальные фестивали, выставки, концерты в парках, фейерверки, над гаванью летали гидросамолеты, в воде теснились корабли со всего мира. Я с нетерпением ждала лета, но в ранней весне, когда Виктория еще принадлежала местным жителям, была своя прелесть.

Я остановилась, чтобы насладиться свежим воздухом, и порадовалась, что решила выбраться из дома. Через некоторое время я направилась к Рыбацкому причалу. Мы с Полом часто водили туда детей кормить морских котиков — за доллар можно было купить ведро рыбы. Лиза много лет бредила идеей стать морским биологом. Она с детства обожала животных и постоянно уговаривала папу взять ее с собой в клинику и позволить поухаживать за больными животными. По вечерам нам приходилось буквально тащить ее домой. Мы были уверены, что она будет ветеринаром, но это стало еще одной несбывшейся мечтой. Я по-прежнему любила навещать котиков, хотя сейчас мне становилось от этого грустно.

Я купила в кофейне стакан чаю и покатила к причалу. Кафе, где подавали рыбу с картошкой, было закрыто на зиму, но я порадовалась, что они еще работают: когда-то мы водили сюда Гаррета с Лизой, и Лиза вечно делила свою картошку между чайками и котиками — за ней нужен был глаз да глаз. Погруженная в свои мысли, я заметила девушку, сидящую на столе для пикников: на ней было линялое зеленое пальто, узкие джинсы с прорехами на коленях, старые черные «мартенсы» без шнурков и толстые шерстяные носки. На шее у нее был намотан черный шарф. Она сидела вполоборота, наблюдая за котиком в воде, и я не видела ее лица. И тут она повернулась в мою сторону.

Я смотрела на свою дочь.

Она тоже мгновенно меня узнала. Я подавила желание броситься к ней и обнять, понимая, что она только оттолкнет меня. Мгновение мы молчали — оценивая друг друга, собираясь с силами. Я с радостью заметила, что кожа у нее была чистая, без синяков — и без косметики, но в ней она никогда не нуждалась. Мне не нравилось, когда она красила глаза и губы черным. Я не понимала, зачем она прячет свою красоту. Синеву ее глаз — таких же, как у меня, — подчеркивали черные ресницы, а черты лица были резкими, как у ее отца. Она снова отрастила волосы, и они вились вокруг лица буйной темной массой, кончики выгорели до светло-русого. Будь это результат воздействия солнца или краски, ей он был к лицу.

— Лиза, я так рада тебя видеть, — улыбнулась я. Больно было разговаривать с дочерью, как с незнакомкой, и странно сознавать, что я искала ее на улицах, но ни разу не подумала заглянуть в ее любимое место.

— Привет.

Она повернулась к котику, пошарила в стоящем рядом ведре и бросила ему рыбу.

Я застыла на месте. Она не гнала меня, но и не позвала к себе. Я много месяцев мечтала о нашей встрече, но теперь не понимала, как себя вести. Опасаясь спугнуть ее, я подошла поближе и остановилась на некотором расстоянии. У нее на шее бился пульс, и хотя внешне она казалась спокойной, это могло быть признаком какой-то внутренней борьбы. У меня в голове теснились встревоженные вопросы: «Где ты живешь? Ты не голодаешь? Ты принимаешь наркотики?»

Она повернулась и взглянула на меня.

Я притворилась, что наблюдаю за котиком, и улыбнулась его ужимкам.

— Ты знаешь, что они живут до тридцати пяти лет? — спросила она.

Я знала, но ответила:

— Правда? Так может, это тот, кого мы когда-то кормили?

Она пожала плечами.

— Он нас все равно не помнит.

Я ждала продолжения, но она молчала.