Читать книгу - "Будь моей - Лора Касишке"

— Так что случилось? — переспросил он.

Я отвернулась от него и села на край дивана.

Он встал подле меня на колени.

— Ты что, всю ночь не спала? Трахалась со своим обожателем?

Я вздохнула. Почувствовала, как дрожат губы, и выдавила из себя:

— Да.

Джон тоже вздохнул, очень громко:

— Рассказывай.

— Что ты хочешь узнать? — Я посмотрела на его ладони, сложенные как для молитвы, — они дрожали.

— Сколько раз?

— Не знаю.

— Не молчи, Шерри. Ты меня знаешь. Расскажи все. Я и так сам не свой. — У него на лбу блестели две капельки пота. Откуда они взялись? Только что их не было…

Я пожала плечами. Голосом, звучавшим как из глубокого пустого колодца, произнесла:

— Кажется, два. На полу, а потом на матрасе.

Джон приподнял у меня над коленями юбку, а затем посмотрел на меня. Капля пота быстро стекала по носу:

— Ты уверена, что не четыре? — спросил он. — Могло быть четыре раза?

Я уже ни в чем не была уверена:

— Может, и четыре.

Джон улыбнулся и облизал губы:

— Тебе понравилось?

— Понравилось, — ответила я.

Он не сводил с меня широко открытых, полных предвкушения, глаз. Дышал тяжело.

— А ему?

Меня вновь обожгла вспышка гнева: маркетинговое тестирование.

— Он был в восторге. — Я пристально посмотрела на него, стараясь заглянуть в глаза как можно глубже.

Джон положил пальцы мне на колено и несколько секунд таращился на него, как на единственное, какое видел в жизни. Через миг он оказался между моих коленей, раздвигая их в стороны, через бедра стянул с меня одежду, прижался лицом к моим трусикам и принялся кусать меня, оттягивая их в сторону. Он терзал мою плоть зубами, помогая себе языком, потом вставил во влагалище сначала один палец, за ним второй. Прерывисто дыша, расстегнул брюки и затолкнул в меня член. Он смотрел, как он входит в меня, а затем перевел взгляд на мое лицо. Он наблюдал за мной словно бы издалека, с высоты получаемого наслаждения, до тех пор, пока на него не обрушился оргазм.

Меня вырвал из сна будильник. Джон уже проснулся. Опираясь на локоть, он глядел мне в лицо и улыбался странной, как будто озорной улыбкой. Я сказала ему правду, вспомнила я, однако все было в порядке. Я честно призналась, чем занималась, и он не возмутился, не потребовал, чтобы я положила конец своей любовной связи. Он поцеловал меня в глаза, затем в шею.

— Мне очень понравилось, — шепнул он.

— Мне тоже, — ответила я, не глядя на него. Мой взор привлекло черное пятнышко над его плечом.

Это был муравей.

Он полз по потолку — так медленно, что мне пришлось прищуриться, чтобы понять, что он движется.

Наверное, муравью наш потолок казался Арктикой или Сахарой. В любом случае верной смертью, без надежды на улучшение климата.

— Слушай, а это правда? Ну, про твоего любовника? Неужели четыре раза, Шерри? На полу, на матрасе, на…

Я приложила палец к его губам:

— Шшш.

Я понимала, что, если он не замолчит, его голос — слишком нетерпеливый и громкий — разрушит все. Утро, эту минуту и прошедшие двадцать лет. Из смутного недовольства я соскользну в нечто иное. Моя неприязнь к голосу, звучащему слишком близко, перейдет в ненависть. И муравей, погруженный в свои муравьиные заботы, тоже услышит его с потолка у нас над головами, если, конечно, муравьи наделены слухом. И внезапно поймет, где он. Как поймет и другое — где ему уже никогда не бывать.

Путь на работу показался мне до странности коротким. Я даже не воспользовалась возможностью взглянуть на мертвую олениху. Только сейчас обнаружила, что деревья уже покрылись листьями, и при виде стремительно распускающейся молодой зелени подумала: что бы с ними ни делали, какая бы жизнь ни кипела в почве, все настырнее высасывая из них соки, вгрызаясь в их сосуды и жилы, все равно они будут бурно цвести. Как и я.

До чего эротично. До чего тепло и возбуждающе. Что-то такое долгие месяцы дремало в ожидании первых погожих дней, чтобы собраться с силами и взорваться неистовством листвы и цветов.

Минуя грузовик с коровами (одна из них прижала к перекладине кузова морду, то ли принюхиваясь к ветру, то ли взывая о помощи), я устыдилась собственных мыслей.

Что у меня общего с деревьями?

Я — среднего возраста преподавательница английского языка, которая крутит роман с молодым мужчиной — автомехаником, занимается любовью на полу студенческой квартирки, тратит целое состояние на новые платья и туфли и планирует день так, чтобы успеть выпить чашку кофе с почти незнакомым человеком, а ночью пойти на любовное свидание.

Как ни странно, стыд не поборол возбуждения, ставшего его причиной. Я поставила музыкальный диск. При первых же тактах «Хорошо темперированного клавира» я передумала и, пошарив под сиденьем — наверняка Чад что-нибудь оставил, — извлекла запись Ника Кейва и группы «Бед Сидз» и вставила диск в магнитолу.

Я прибавила звук. Стекла машины задребезжали от грохота бас-гитары, и полился голос солиста (точно Ник Кейв?), низкий и мелодичный, чем-то неуловимо напомнивший мне о Бреме. Я сидела за рулем, машина неслась по магистрали со скоростью восемьдесят миль в час, а я чувствовала, что теряю голову.

Вот чего мне не хватало все эти годы замужества и материнства — девичьего безумия.

Чувства запретной страсти к кому-то недоступному.

Убийственный взрыв желания, его горячий ток, кипение крови в венах. Это чувство, должно быть, испытывают деревья (я снова вспомнила о них) за мгновение до последнего толчка, с каким лист прорывается сквозь оболочку почки.

Когда я добралась до кабинета, меня уже поджидал Гарретт. Он читал стихотворение Ричарда Эберхарта о мертвом ягненке, которое я прикнопила к двери:

На склоне холма

Я увидел гниющее тело овцы.

Его подпирали ромашки.

Я прикрепила листок так давно, что уже забыла зачем, помнила лишь, что, впервые прочитав его в антологии, расплакалась. Роберт Зет громогласно объявил эти стихи пустышкой («Шерри, золото мое, это же, черт возьми, литературные опусы заключенных исправительно-трудового лагеря в Холмарке! «Гниющее тело» — вот именно!»). Почему-то я не решалась снять его с двери. На протяжении многих лет оно каждое утро приветствовало меня перед дверью кабинета. Феррис всегда останавливался перед ней, читал или делал вид, что читает стихи. Он делал это каждый день, в перерыве между семинарами, когда шел из своего кабинета, расположенного через несколько комнат от моего, и обратно. До того, как уехал с семьей. Я подходила, трогала его за плечо, он оборачивался и с мучительной многозначительностью смотрел на меня.