Читать книгу - "Невидимое зло - Майкл Ридпат"

— До этого еще далеко, — сказал он. — Ивлин Гилл — серьезный противник, и его нельзя недооценивать. Но ты права: владеть «Таймс» — это нечто совершенно особенное. Я очень надеюсь, что Тодд сможет разделить с нами триумф. Я никогда не мог понять, почему он решил уйти из газетного бизнеса.

— Разным людям нужны разные вещи, отец, — заметил Эдвин.

Корнелиус не обратил на его слова никакого внимания и продолжал пристально смотреть на Ким.

— Эдвин прав, — согласилась она. — Тодд всегда поступает по-своему. — Она улыбнулась Корнелиусу. — В этом, думаю, он очень похож на своего отца. И ни вы, ни я не сможем этого изменить.

— Наверное, — нехотя признал Корнелиус, не скрывая разочарования.

— Это ведь самое крупное ваше приобретение после «Гералд»? — спросила Ким. — А оно было когда? В 1988-м?

— Да, — улыбнулся Корнелиус. — Эта сделка превратила «Зейл ньюс» из южноафриканской компании в международный концерн. А «Таймс» завершит начатое и станет настоящим флагманом, которым можно только гордиться.

— Наверное, тогда пришлось совсем туго, — заметила Ким. — Как я поняла, та сделка была принципиальной для выживания.

Во взгляде Корнелиуса была настороженность.

— Это Тодд тебе сказал?

Ким не ответила и опустила глаза, разыгрывая смущение, что невольно проговорилась об откровенности мужа. Кальдера поразило, как ловко она прощупывала Корнелиуса.

— Отрицать это сейчас не имеет смысла, хотя, думаю, мир даже не догадывался, насколько близки мы были к банкротству. Типичная история с бросовыми облигациями. Нужно все время покупать нечто еще более крупное, чтобы расплатиться по старым долгам. Когда в 1988 году фондовый рынок рухнул, вся карусель неожиданно замерла на месте, и многие люди по инерции полетели с нее во все стороны. И мы бы оказались среди них, не будь покупки «Гералд». После этого мы стали гораздо осторожнее.

— У вас в «Зейл ньюс» осталось не так много южноафриканских газет, — сказана Ким. — Мне всегда было интересно почему. Я знаю, что в 1980-х годах вам пришлось их продать, чтобы не отпугнуть американских инвесторов, но теперь-то никто не мешает купить одну или несколько?

— Это узкий раздробленный рынок с очень высокой конкуренцией, — вставил Эдвин.

Корнелиус снова проигнорировал его слова.

— Я оставил Южную Африку в прежней жизни, — пояснил он. — У меня американский паспорт, американская жена, а время я провожу либо здесь, либо в Америке. Но не в Южной Африке. — Он взглянул на Ким. — Молю Господа, чтобы тебе никогда не пришлось испытать это на собственном опыте, но смерть супруга заставляет на многие вещи взглянуть по-иному. Ты начинаешь понимать, что именно имеет для тебя ценность. В моем случае это была семья. — Он улыбнулся Кэролайн и Эдвину. — Но не страна.

Ким сделала над собой усилие и сдержалась, хотя аналогия с Тоддом была очевидна. Но Кальдер видел, что она не собирается сдаваться и хочет узнать больше.

— А вы размышляли об отъезде еще до смерти Марты?

— Да, размышлял. Тебе известно, что я был последовательным противником апартеида со своей самой первой газеты, которую купил в 1962 году. Но с середины 1980-х меня начато тревожить то, что случится, когда режим действительно падет. Полиция стала применять все больше насилия, и АНК тоже. Начались мятежи, мой брат подорвался на мине, а потом Марта… — Он вздохнул. — Потом они добрались до Марты. Если бы только я настоял на том, чтобы уехать на несколько месяцев раньше!

— Так, значит, вы не жалеете, что уехали?

— Нет, нисколько, — твердо ответил Корнелиус. Он помолчал, обдумывая, что сказать дальше. — Я африканер. Вернее, был африканером. За пару лет до смерти Марты для меня это стало значить все больше и больше. В своей взрослой жизни я никогда не придавал особого значения своим корням и всегда был противником апартеида, знал, что ничего хорошего в нем не было. Я активно выступал против Национальной партии и их безумных идей, женился на англоязычной южноафриканке, а затем — Бог мне судья — на американке. Мои братья и сестры считали, что я предал свой народ, но я это отрицал, пока не увидел, что наступает конец. — Он отпил вина и оглядел присутствующих, чтобы убедиться, что они его слушают. Они слушали. — Я пришел к выводу, что, когда апартеид падет и к власти придет правительство черного большинства, буры как народ исчезнут. Их уничтожат как создателей апартеида, не важно — сразу или постепенно, за несколько десятилетий. Но если убрать апартеид, то африканеры предстанут достойным народом, который заслужил право на будущее. Есть язык. Есть история. Буры были в Африке триста лет: мы стали африканцами, мы не можем вернуться в Голландию или жить где-нибудь еще, если уж на то пошло. Мы перенесли ужасные тяготы и лишения, чтобы жить так, как нам хочется, это мы совершили Великое переселение из Капской колонии в Трансвааль, это мы вели войны с зулусами и британцами. Мои предки стали жертвами англо-бурской войны. Моя мать родилась в концлагере Блумфонтейна, а бабка там умерла, и потом к нам относились как людям второго сорта. Во времена, когда мой отец был маленьким, если в школе замечали, что человек говорит на африкаанс, его ставили в угол в колпаке дурака, на котором действительно красовалась буква «Д».

Мой отец был хорошим человеком, — продолжал Корнелиус ван Зейл. — Вы знаете, что он основал газету на африкаанс «Аудтсборн рекорд»? Так вот эта газета поддержала вступление Южной Африки во Вторую мировую войну на стороне британцев и выступила против прихода к власти Национальной партии в 1948 году и проведения политики апартеида. Поверьте, для этого требовалось мужество: такие идеи не пользовались популярностью в сердцах читателей. Но мой отец еще страстно верил в образование. Стать равным британцу африканер мог, только получив такое же образование. Вот почему он всячески содействовал моей учебе сначала в Стелленбоше, а потом Оксфорде. И как я распорядился полученным образованием? Внес ли я свой вклад, чтобы помочь своему отцу и таким, как он? Нет, я повернулся к ним спиной. Мне было ужасно за себя стыдно. Похоже, у южноафриканцев на роду написано чувствовать стыд по самым разным причинам: так вот эта — была моя. А потом убили Марту… — Корнелиус замолчал, но тишину никто не нарушил, и он продолжил: — Она была по-настоящему замечательной женщиной, и мы отлично ладили. Думаю, вы все знаете, что за несколько месяцев до ее гибели у нас появились сложности в отношениях. И я об этом всегда очень жалел. Но когда она умерла, все изменилось. Мне больше не было дела до своих предков, до языка, на котором они говорили, и сколько их погибло, убивая зулусов в Битве на Кровавой реке. Я знал, что мне надо как можно быстрее вывозить оттуда свою семью. Так я и сделал. Мы продали «Хондехук», продали или закрыли все газеты и начали с нуля в Америке и Англии. Кэролайн и Эдвин вступили в брак с американцами, а Тодд женился на Ким. У моих внуков теперь новая родина. Южная Африка для всех нас осталась в прошлом.

— Кроме Зан, — уточнил Эдвин.

— Кроме Зан, — едва поморщившись, признал Корнелиус. — Но это — ее выбор.