Читать книгу - "Эхо - Майнет Уолтерс"

— Так каков же будет ваш приговор, Майкл? — неожиданно раздался позади журналиста негромкий голос. — Мы достойны спасения или все же обречены?

Дикон обернулся и увидел худого старичка с серебристо-белыми волосами, который, обогнув скамейку, присел рядом и принялся так же внимательно всматриваться в суетящихся на берегу мужчин. Майкл нахмурился, напрягая память. Где же он мог встречать этого старика? Журналист когда-то брал у него интервью, но все дело заключалось в том, что таких встреч было слишком много, и Дикон просто физически не смог бы запомнить все имена.

— Лоренс Гринхилл, — пришел на помощь старик. — Десять лет назад вы брали у меня интервью для статьи об эфтаназии. Ваш материал назывался «Свобода умереть». Тогда я еще работал адвокатом и написал большое письмо в «Таймс», где указывал на этические и практические отрицательные аспекты узаконенного самоубийства как для индивидуума, так и для всей его семьи. Вы еще тогда со мной не согласились и дали мне весьма нелестную характеристику. Вы назвали меня «благочестивым судьей, который говорит о высокой морали только для себя». Эти слова мне запомнились навсегда.

У Дикона все внутри опустилось.

Ну нет, только не это. Ведь он сегодня утром уже достаточно испытал угрызений совести. И вот он снова оказывается виноват…

— Да, я вас помню, — уныло отозвался он.

Да уж, такое не забывают. Этот старый зануда так самодовольно трактовал авторитет Библии, что Дикону хотелось задушить его. Но Гринхилл и не предполагал, что Майкл слишком трепетно относится ко всему вопросу в целом.

Самоубийство не может быть оправдано ни в какой его форме, Майкл… мы же проклянем сами себя, если посмеем взять ту власть над нашими жизнями, которая по праву принадлежит Господу…

— Простите, — быстро заговорил Дикон, — но я до сих пор не могу с вами согласиться. Моя философия не признает проклятия. — Он раздавил окурок каблуком ботинка, раздумывая над тем, верит ли он сам в только что сказанное.

Для Билли Блейка проклятие было вполне реальным… — Так же, как и спасение, потому что само это понятие меня беспокоит. Как мы спасаемся: от чего-то или для чего-то? Если первое, тогда наше право жить по собственным нормам этики оказывается под угрозой морального тоталитаризма. Если второе, тогда мы должны слепо следовать отрицательной логике, то есть верить в то, что только после смерти нас ждет что-то лучшее. — Он нарочито долго смотрел на свои часы. — Ну, я думаю, вы извините меня, но мне пора.

Старик негромко засмеялся:

— Как же легко вы сдаетесь, мой друг. Неужели ваша философия настолько хрупка, что не может защищаться в споре?

— Вовсе нет, — уверенно произнес Дикон и добавил: — Просто у меня есть много других, более достойных дел, чем судить о жизнях других людей.

— В отличие от меня?

— Да.

Старик улыбнулся:

— Но только я никогда никого не судил. — На секунду он задумался. — Вам известны такие слова Джонна Донна: «Смерть каждого человека делает меня чуть меньше, ибо я принадлежу к человечеству».

Дикон без запинки закончил цитату:

— «Поэтому не узнавайте, по ком звонит колокол: он звонит по вам».

— Вот и скажите мне, разве неправильно просить человека о том, чтобы он продолжал жить, даже если его мучает боль. Ведь его жизнь для меня более значима и более драгоценна, чем его смерть?

Дикон испытал какое-то странное смещение мыслей. Слова стучали у него в голове маленькими молоточками. О ты, погубивший родителя! Изводишь меня пыткой вечною… Неужели жизнь человека ничего не значит и его смерть — единственное, что может заинтересовать… Некоторое время Майкл смотрел на своего собеседника невидящими глазами, а потом, наконец, заговорил:

— А почему вы сейчас здесь? Мне помнится, я ездил в Найтсбридж, чтобы взять у вас интервью.

— Семь лет назад, после смерти жены, я переехал сюда.

— Понятно. — Майкл пальцами обеих рук принялся массировать кожу лица, чтобы мысли прояснились. — Ну что ж, мне пора идти. — Он поднялся со скамейки. — Было приятно побеседовать, Лоренс. Веселого вам Рождества.

Глаза старика лукаво сверкнули:

— А мне-то с чего веселиться? Я же еврей. Вы думаете, мне приятно, что каждый год большая часть цивилизованного человечества напоминает мне о том, что совершил мой народ две тысячи лет назад?

— А вы не путаете Рождество и Пасху?

Лоренс закатил глаза к небу:

— Я говорю о промежутке в две тысячи лет, а он спорит о каких-то нескольких месяцах!

Огонек в глазах старика и его возмутительный расистский выпад заинтриговали Дикона:

— Ну, тогда веселитесь на своих национальных праздниках. Или на этот раз вы мне ответите, что это невозможно, поскольку рядом нет никого, кто мог бы разделить подобное веселье?

— Ну, что еще может ответить бездетный вдовец? — Заметив колебания на лице Майкла, он приглашающе похлопал по скамейке. — Присядьте, пожалуйста, и подарите мне несколько минут. Мы же старые приятели, Майкл, а в последнее время пообщаться с умным человеком стало для меня большой редкостью. Может быть, вы быстрее согласитесь, если я скажу, что в жизни я был куда лучшим адвокатом, чем ортодоксальным евреем, так что душа ваша от нашего общения не пострадает?

Дикон внутренне убеждал себя, что согласился присесть на скамейку из чистого любопытства. Но на самом деле у него просто не было оружия против хрупкости Лоренса. На лице старика читалось приближение смерти, точно так же, как и у Алана Паркера, а Дикон начинал ощущать смерть при приближении Рождества особенно остро.

* * *

— Я размышлял вот о чем, — кивнул Дикон в сторону мужчин, копошащихся на берегу. — Насколько же мы все похожи друг на друга, и как было бы легко при случае выпасть из общего числа живущих и начать все заново. Вот, например, узнали бы вы кого-нибудь из них, если бы повстречались уже, скажем, в Дорчестере?

— Их узнали бы их собственные друзья.

— Если бы встретили там, где вовсе не ожидали? Вряд ли. Узнавание обычно предполагает череду известных фактов. Измените их, и узнавание станет практически невозможным.

— Уж не о новой ли личности вы заговорили, Майкл?

Тот в задумчивости поскреб подбородок:

— Вы знаете, а в этом ведь тоже есть свои прелести. Вам никогда не приходило в голову исчезнуть из поля зрения своих знакомых, чтобы потом заново начать писать свою биографию?

— Разумеется. У каждого в середине жизни происходит свой кризис. Если бы этого не случалось, нас нельзя было бы считать нормальными людьми.

Дикон рассмеялся:

— Если быть честным, Лоренс, я бы предпочел, чтобы вы назвали меня как-нибудь по-другому. Самое последнее, что хочет услышать полнокровный мужчина с нереализованными амбициями, так это то, что он нормальный. Я послал к черту свою жизнь, а она достает меня снова и снова.