Читать книгу - "Сестры Лилит. В 3 частях. Часть 1. Алая завеса - Александр Студницын"

Разделяя шаги водных капель, шёпоты и скрипы несуществующих детей, Людмила, став чем-то таким же эфемерным, исчезла за углом коридора.

Эхо и призраки когда-то отзвучавших мелодий соединились в один хор оживающего и первоначально робкого звучания. Пальцы пробовали приноровиться к ритму, ещё неизученному и свежему. Пианистка сбивалась. Но скоро мелодия стала нарастать, затрепетала и ожила, взмахнув невесомыми крыльями. Ливни омывали стекло, делая музыку единым целым с квартирой и со всем зданием. Сотни шумов, стуков и скрипов вплеталось органично в щемящую сонату моего прошлого. Смех невидимых детей превращался в хор ангелов, словно подпевающих что-то на языке, ни одного слога которого не повторить смертному.

Страдания от ранений не ощущались остро, а температура то ли отступила, то ли организм свыкся с ней. Наступила лёгкость, оживлённая сознанием того, что раскисать нельзя и нужно скорее приходить в норму, чтобы добраться до больницы.

Угрозы в отношении руки сердце восприняло как вызов, и гость Промокшего дома сел за стол. Неудачные движения сковали тело болью. Лишь через несколько минут удалось найти приемлемое положение. Очень неприятным было ощущать себя неповоротливым… несвободным и беспомощным. Это подстёгивало к деятельности, хотя и слабость простуженного человека пыталась помешать. Но прекратить попытки — означало неуважение к словам Людмилы… смирение с неспособностью увековечить чужую доброту.

Пытаясь начать описывать события прошлого, я перескочил на настоящее, а затем вообще задумался. Больная рука, хоть и не была потревожена плавными попытками активной деятельности своей сестры, всё же начала болеть, разбуженная периодической рефлекторной кооперацией с первой. Пришлось остановиться.

Тоска и память томили меня. Усталость одолевала веки, перед глазами мелькали образы матери, а потом Анны. К сочинению романа мои стремления и пальцы возвращались впоследствии ещё несколько дней, и так постепенно зарождалось данное повествование. Недавно минувшие главы появились чуть меньше чем через неделю от описываемых событий, но под аккомпанемент мистической музыки дома — на ум приходили другие творческие соблазны.

Ведомый дерзкой мыслью, я решил увековечить таинственную мелодию, источаемую домом и водами подземной реки из этих мест. Но как передать музыку словами?

С помощью стихов. Когда-то я пробовал их писать, в университетские годы. Такое творчество не почиталось мной за серьёзное и не казалось изменой по отношению к своим помыслам времён окончания школы. Но сейчас хотелось написать невозможно хорошо. Казалось, что сама неповоротливость раненой руки помогает тщательней обдумывать слова…

В результате сны одолели меня, полные мечтами пустоты и отсутствия. К утру мне удалось продумать начало своей истории, которую сейчас читает мой читатель, и, прощаясь с хозяйкой дома, я пожаловался на то, что музыка никогда более не повторится, а гостю хотелось, но не удалось изобразить её.

Людмила была шокирована попытками больного приступить к творчеству немедленно и отчаянно принялась упрашивать скорее идти в травмпункт. На вопросы, зачем меня так тянуло к деятельности в столь неудачное время, я ответил, что хотел чем-то знаковым для себя увековечить эту ночь. Женщина вздохнула и отвела глаза, а потом снова напомнила о необходимости спешить в больницу…

Собственно, именно этим аспирант Леденеев и собирался заняться в первую очередь.

Внезапно перед самой сценой прощания хозяйка квартиры приняла какое-то новое неожиданное решение.

Ничем больше не способная помочь, смущённая и с долей недоверия Людмила что-то нашла в комнатах. Листок со старым стихотворением, по словам часовщицы, из дней её юности.

— Если честно, какую бы мелодию я ни играла, всегда в конце концов получается эта. Может, в том причина многих моих неудач, одно время даже приходилось её ненавидеть, но она была сильнее меня и проступала сквозь покровы каждого сыгранного мотива. Стихотворение на этом листке довольно точно рисует эту мелодию, если она вам понравилась, как моему мужу, то и в словесной форме будет к душе. Только, пожалуйста, прочтите, когда уже уйдёте. Лучше потом честно поделитесь впечатлением.

Аккуратно и нарочито медленно засовывая обрывок бумаги в карман, я нашёл старую прокламацию со вчерашнего вечера лежащую там, ни выбрасывать, ни читать её не хотелось.

Покидая пасмурным утром малознакомый квартал, я вспоминал комнаты съёмной квартиры и думал, как скромно она убрана. На стенах ни картин, ни фотографий. И в этом отсутствии ощущалась горечь. Веками какой-то призрак должен был воскреснуть на неизвестных полотнах, но не воскрес. Не о нём ли звучал вопрос часовщицы, когда я видел фотографию?

Предчувствуя проблемы в университете, не хотелось туда возвращаться после травмпункта. Тем более на больную голову. Пальцы развернули недавно полученную страницу из тетрадки, точнее блокнота, судя по сбоку оставленным круглым дырочкам.

Окна

К служителям бессонниц, привычным к свету зданий,

В толпу неузнанной входила пустота

Напрасных обещаний, с оконными крестами

Она останется в их сердце навсегда,

Как роспись незнакомки на возвращённых письмах,

Ни адреса, ни дат, лишь где-то поезда

Меж проводов и башен, в умах рождая мысли,

Хранят чужую жизнь, и каждая верста

Дробится в пассажирах мгновением надежды.

Для них повсюду ночь, а в ярких окнах та,

Что стала ориентиром и смотрит безмятежно

Из пустоты зеркал, так новая звезда

Сгорает именами в лучах далёкой встречи.

Возможно, с далью где-то весь город был отмечен

Подобной красотой, и время никогда

Не сможет слиться с теми, кого потоком речи

Влекут иные цели, сжимая «никуда»

До микрокосма строчек, но превращая почерк

Оконного креста в безмолвие из точек.

В уме, пока глаза пробегали по буквам, действительно повторялась музыка, и красивые пальцы на бело-черных клавишах, и невидимые дети, и смех, и фотографии, которых нет, а в сердце надолго воцарились спокойствие и чувство всепоглощающего нежного утомления.

Выходя из-за поворота, я резко и неуклюже обернулся, и одна из случайных прохожих девушек улыбнулась мне, видимо, заметив подобное выражение на моём лице, но вскоре смутилась, заметив выступившую из утреннего полумрака правую руку, зафиксированную в мёртвом положении. Но в сознании надолго запечатлелась именно первая радость незнакомки, и долго грела душу. Она вспоминалась ещё ближайшие несколько дней до понедельника. После того как мою руку украсил гипс, мне пришлось взять больничный из-за периодически возвращавшейся температуры и простудной слабости. Однако жар и лихорадка быстро прошли, и я вышел на работу до истечения больничного, договорившись о подобном с начальством. Образ жизни мог запросто вернуться прежний, но не вернулся.

Слава заходил иногда вечером, порывался гулять со мной и следить, как на меня станут нападать духи, но прогулки отменялись. Зато удавалось удержать гостя в квартире на вечер и в его присутствии спокойно описывать события последних суток, а чтобы коллега не скучал, делать это вслух. Работа бы двигалась медленно, но я сочинял схематичными набросками, не заботясь об эстетике и планируя позже всё отредактировать и привести в порядок. Гулять по городу со Славой так и не захотелось отправиться. Не было никакого желания, а силы бороться с паникой обрелись. Рука в гипсе сделала своего обладателя неповоротливым, но постепенно я привыкал к ней как к нелепому полумистическому существу, которое растил под сердцем, и думалось, что оно составляет компанию не хуже человека в периоды мрака. Впрочем, фиксирующая повязка надоела быстро, и кисть не особо мучила меня, удерживаемая одной медицинской бронёй. Однако её чужеродность ощущалась как спасение.