Читать книгу - "Ночь и город - Джералд Керш"

— Не знаю… Лишний официант нам не помешает, но…

— О да, Фил! — воскликнула Мэри.

Носсеросс в нерешительности помедлил.

— Ладно, — сказал он наконец, — вот что я тебе скажу. Если тебе подойдет форменный пиджак, сможешь попробовать прямо сегодня. Если нет, что ж… Значит, не повезло.

— Идет, — сказал Адам.

— Какой у тебя размер?

— А какой у вас есть?

Носсеросс достал из шкафа несколько белых пиджаков, на нагрудных карманах которых были вышиты золотые буквы: СЕРЕБРИСТАЯ ЛИСА.

— Самый большой — сороковой! — сказал он.

— Это мне подойдет! — быстро ответил Адам.

— Сейчас поглядим.

Адам натянул белый пиджак. Ткань у петлиц наморщилась, словно уголки старческих глаз, а из обшлагов высунулись мощные запястья.

— Видите? — торжествующе спросил Адам.

— Вижу, что ты мне соврал, паршивец ты этакий. У тебя сорок четвертый, не меньше. Нет, мне очень жаль — он на тебе плохо сидит…

— Но Фил! — запротестовала Мэри.

— Ну ладно, ладно… Ладно! — сказал Носсеросс. — Сегодня сойдет и так, но к завтрашнему вечеру ты должен раздобыть пару белых пиджаков сорок четвертого размера.

— Я согласен, — сказал Адам.

— А теперь пойди причешись. Швейцар покажет, куда повесить твой пиджак. Потом зайдешь ко мне, я расскажу, что ты должен делать.

— Хорошо. А что с зарплатой?

— Никакой зарплаты. Только чаевые. Но чаевых вполне достаточно, можешь мне поверить.

— Часы работы?

— Каждую ночь, от заката до рассвета.

— Хорошо, что в неделе всего семь ночей, — пробормотал Адам, выходя из кабинета.

Носсеросс повернулся к Мэри, зажег сигарету и с явным раздражением отшвырнул спичку.

— С чего это ты вдруг захотела, чтобы он у нас работал? — спросил он. — Он тебе кто?

— Никто — я просто подумала, что он славный.

— Ах ты просто подумала, что он славный! Потому что он семи футов ростом? Мне это совсем не нравится. Я вышвырну его вон…

— Фил! — Глаза Мэри наполнились слезами — крокодиловыми слезами алчной женщины. — Как ты можешь говорить мне такие ужасные вещи?

— Ну прости меня, кисонька: я вовсе не хотел тебя огорчать…

— Давай, вышвырни его вон, давай, что же ты медлишь? Только потому, что я захотела, чтобы он работал у нас! Вышвырни его на улицу!

— Но, дорогая, я взял его только ради твоего удовольствия!

— Ой, ради бога, не надо ничего делать ради моего удовольствия! Я никто. Я дура набитая. И ты все время меня ревнуешь.

— Я ревную тебя только потому, что я от тебя без ума, дорогая!

— Ага, так ты все-таки ревнуешь! Это значит, что ты мне не доверяешь. Так. Все понятно. Выходит, я ничем не лучше шлюхи, так? Ясно. Что ж, спасибо…

— Но…

— Значит, если бы он был здоровенной толстухой с ужасным акцентом, строящей тебе глазки, ты был бы им очарован. «Ах дорогая, ты такая умная!» или «Ах Хелен, ты девчонка с мозгами!» Как мне все это надоело!

— Но я ведь в итоге дал ему работу, верно?

— Ну, ты…

— Тсс!

— Я готов, — сказал Адам, входя в кабинет.

— В таком случае садись и слушай, — сказал Носсеросс.

Как и Фабиан, Носсеросс оценивал человека по его лицу. Вряд ли вам удалось бы надуть его, напялив на себя лживую маску. Беседуя с Адамом, он не сводил глаз с его лица. «Так, — подумал он, — попробуем определить, что это за птица». Но, как он ни старался, нажимая на разные кнопочки и дергая за рычажки, ни его цепкая память, ни огромный опыт не дали ни единой подсказки. Он так и не смог прийти к какому-либо заключению. Типаж Адама ни о чем ему не говорил: такого лица попросту не было в его картотеке.

Носсеросс нахмурил брови.

Наши лица — это маски, за которыми скрывается истинное обличье. Иногда человек, сделав над собой усилие, предпринимает попытку придать своему лицу несвойственное ему выражение, но в результате те черты, которые он пытается скрыть, проступают еще сильнее. Всю жизнь мы прячемся за ширмами притворства и обмана. Мы шагаем по жизни в смирительной рубашке Тщеславия, рукава которой — Жажда и Страх, и о том, что творится в наших душах, можно прочесть по лживым, искаженным лицам. И многим из нас было бы проще прожить без еды, нежели без зеркал.

Однако лицо Адама было непонятным. Казалось, в нем уживаются не смешиваясь составные части взрывоопасного соединения: такие нейтральные вещества, как азот и глицерин — а ведь из них в конечном счете может получиться взрывчатка. Его лоб был широк, но плохо очерчен и чист, как у ребенка. У него было широкое тяжелое лицо и короткий толстый нос. Его губы чем-то напоминали бульдожьи: те же внушительные челюсти, созданные для того, чтобы вцепиться мертвой хваткой, связанные крепкими сухожилиями с мощной шеей, но только расслабленные, дурашливо оттопыренные, растянутые в ленивой добродушной полуулыбке.

Носсеросс был слегка озадачен. Он заглянул в лицо Адаму, и их взгляды встретились. У Адама были живые широко расставленные глаза: светло-серые, со стальным оттенком. «Глаза ребенка», — подумал Носсеросс. И сказал вслух:

— Так значит, ты ударил официанта в «Оливье»?

— Не совсем так — скорей не ударил, а толкнул.

— Он сильно пострадал?

— Нет, что вы, через пару минут он уже пришел в себя.

— Гм… А знаешь, тебе необходимо быть расторопным, если хочешь здесь работать. Сомневаюсь, что у тебя что-нибудь получится. Что-то не похоже, что ты особенно шустрый.

— Я могу быть расторопным. Но ведь вовсе не обязательно все время вертеться словно уж на сковородке, верно?

— Что ж, может, ты и прав.

— И вообще, к чему вся эта спешка? Разумеется, если нужно срочно что-то сделать или куда-то попасть, то да. Но спешка просто ради спешки? Это вовсе ни к чему.

Носсеросс кивнул: ему казалось, что он начинал понимать. Адам принадлежал к числу тех людей, которые годами движутся словно в замедленном темпе, набираясь сил, а затем в один прекрасный момент вдруг вспыхивают доселе невиданной энергией. Такой человек похож на электрический провод. Обесточенный, он лежит мертвой змеей. Но, стоит пустить по нему ток, он оживает и заставляет гореть электрические солнца. Однако до этого момента такие люди совершенно инертны. Они обладают способностью постепенно накапливать силы — подобно Антею, которому все было нипочем, пока он обеими ногами стоял на земле. Они живут в ожидании наводнения, схода лавины, извержения вулкана… «А он не дурак: медлительный, но в случае чего за ним не угонишься; долго раскачивается, зато потом черта с два его остановишь», — подумал Носсеросс и проговорил: