Читать книгу - "Город, который забыл, как дышать - Кеннет Дж. Харви"

— Ни черта не видать, — громко пожаловался один. Второй часовой промолчал.

Оранжевый предмет всплыл на поверхность метрах в тридцати от причала и поплыл, покачиваясь, в сторону утеса. Предмет слегка светился, наверное, из-за дождя, потому что луна давно скрылась за тучами. Первый часовой заметил, толкнул второго. Тот сразу же перевел бинокль влево.

— Дохлая рыба. Оранжевая дохлая рыба. Здоровенная.

Напарник кивнул, но все же продолжал вглядываться в море. Над предметом сгущался туман, а может дым. Вдруг рядом всплыл утопленник.

Часовые начали спускаться в лодку. Первый завел мотор, второй встал на носу и поднес бинокль к глазам. Лодку сильно качало, и стоять в ней удавалось с большим трудом.

Добравшись до утопленника, они с изумлением обнаружили, что тот одет по моде шестнадцатого века: парусиновые штаны, жилет, кожаные ботфорты. Мертвые, полные дождя глаза терпеливо смотрели в темное небо.

Мисс Лэрейси не спалось. По крыше стучал дождь. «Ветер с моря, ждите горя», — прошептала она. Ливень растревожил весь мир, небо и воздух, воду и землю. Снаружи накапливалось какое-то беспокойство. Мисс Лэрейси прямо чувствовала, как намокают стены, как жучки накидываются на гнилое дерево, жуют и бешено размножаются. Она сунула почерневший чайник с длинным носиком в печную духовку. Дождь заполнял водой все ямки, подгонял течение рек. Океан все больше вздувался.

Ветер ударил в окно. В щелке между тюлевыми занавесками мелькали неясные тени, снаружи явно кто-то бродил, но кто — не видать.

Она с детства любила дождь, любила грусть, которую он приносил с собой. Казалось, весь мир становится мягче и растворяется в небе. В такую ночь Элен любила забраться в теплую постель, нагретую двумя вынутыми из печи камнями, уютно закутаться в одеяло и слушать отца. Он рассказывал ей сказки или пел песни. Под мерный стук капель в памяти сами собой всплывали легенды. Отец рассказывал Элен о своих путешествиях на Лабрадор, об эскимосах и их странных обычаях, о том, как их женщины привязывают младенцев к спине и разжевывают для них пищу. Он рассказывал ей о Собачьем острове: летом туда на лодках свозили диких лаек и бросали на произвол судьбы. Зимой эскимосы забирали их для работы в упряжке. «Если подплыть поближе к берегу, то слышно, как ветер разносит звук, такой прекрасный и тоскливый, что плакать хочется». Отец садился на краешек кровати и накручивал на палец пушистые бакенбарды. Он продолжал рассказывать низким печальным голосом: «Это собаки выли от голода. Они собирались на берегу, когда мы проплывали мимо, лаяли, выли, грызлись между собой. Самые смелые бросались в воду и плыли за кораблем, они неотрывно смотрели нам в глаза, потом понимали, что не догнать, разворачивались и гребли обратно. Собаки били лапами по воде, рвались к берегу, но сил уже не оставалось». Отец продолжал рассказывать, он вспоминал о моряках из дальних портов, с которыми вместе плавал, о страшных чудовищах и о призраках.

Элен всегда с восторгом слушала такие истории. Ребенку они казались самой что ни на есть настоящей правдой, не то, что скучный мир вокруг. Отец ненадолго замолкал, потом начинал петь, голос у него был высокий и по-мальчишески звонкий, совсем не тот, каким он обычно говорил. От его пения комната мягко покачивалась в такт, будто Элен села в лодку и вышла в море вместе с отцом, а его голос успокаивал волны и мог, казалось, спасти от всех напастей. Отец пел любимую песню Элен о том, как в 1897 году ее дедушка, Томас Лэрейси, замерз во льдах во время охоты на нерпу:

Помянем тех, кто не придет,

Ведь повезло не всем.

Тогда у острова Кабот

Нас было сорок семь.

Ловить удачу на лету

Ребятам не впервой.

Мы шли по морю и по льду,

Рискуя головой.

Мы били зверя как могли —

Добыли дюжин сто —

В такой отчаянной дали,

Где не бывал никто.

Все было так здорово, все были счастливы, много работали, морякам сопутствовала удача, но Элен уже знала, что грянет беда. Голос отца становился глуше и печальней, за окном было ненастье, сердце Элен начинало отчаянно колотиться.

Весна рвалась не в свой черед,

И ветер рвал волну.

И сорок семь сошли на лед,

А шлюп пошел ко дну.

А лед ломало и трясло,

Как черт свою кровать.

У нас крутое ремесло,

И нам не привыкать.

Отец ненадолго замолкал и заглядывал ей в глаза, словно сомневался, что дочь готова к рассказу о таком ужасном несчастье.

Покажем выдержку свою

Пустыне ледяной,

Где оступился в полынью

Наш славный рулевой.

Какую горестную весть

Несем в родимый край.

А ну — не плакать, сорок шесть;

Вперед, не отставай.

На нас проклятый снежный шквал

Бросался вновь и вновь.

И вот Том Лэрейси упал

И в нем замерзла кровь.

У Элен увлажнялись глаза, она слушала страшную историю о смерти деда. Сострадание мешалось с восторгом, голос отца был невыразимо прекрасен. Слезы бежали по щекам девочки. Элен как наяву видит ледяную пустыню. Вот на снегу, словно брошенный пес с Собачьего острова, лежит Том Лэрейси. На нем грубые шерстяные штаны, свитер и побитая молью куртка в белых хлопьях снежинок. Он лежит на боку, над ним склонились товарищи, они теснятся друг к другу, сами едва живые от пронизывающей стужи, и ничем не могут ему помочь. Тело засыпает снегом.

Его Господь к себе привел

В небесный теплый дом.

Зажег огонь, накрыл на стол:

«Согрейся, бедный Том».

А нас убавилось число

И стало сорок пять.

Ну что ж — такое ремесло,

Не нам его менять.

Где нет земли и жизни нет,

Брели мы много дней.

И вот — встречай, Ньюфаундленд,

Своих простых парней.

Среди торосов и пурги

Не повезло двоим.

Но мы заплатим их долги

И память сохраним.

И станем жить, не зная дня,

Когда в нежданный час

Теплом небесного огня

Господь согреет нас.[7]

Ужасная трагедия, и все же она заставляла поверить в силу человеческого духа, в силу, передающуюся из поколения в поколение, в способность преодолеть любые невзгоды. Элен не могла сдержать слез, и отец, закончив свое печальное повествование, склонялся к дочери и утешал ее.

Мисс Лэрейси смотрела на дождь за кухонным окном — через несколько месяцев он превратится в снег — и вспоминала. Отец заканчивал песню или рассказ, целовал Элен перед сном, его сильные руки разглаживали складки на детском одеяльце. Он проверял, тепло ли она укутана, и тихонько выходил из спальни, так обычно выходят из церкви. В комнате еще долго ощущалось его присутствие, след от его тела, почти светящийся в темноте, постепенно принимал другие очертания, и вот уже в ногах постели стоит Том Лэрейси, не тот, замерзший, скорчившийся на снегу, а теплый, живой, улыбающийся. Он смешно подмигивает Элен и приподнимает шляпу. Но вот его фигура постепенно тает в воздухе, словно он услышал любимую мелодию, которая зовет куда-то вдаль.